Интервью с Машей Дореули

елание найти собственный голос, стиль работы при создании шрифта во многом определяет творческий путь дизайнера. Извечное противостояние формы и содержания знакомо типографам не меньше, чем литераторам или живописцам, но, несмотря на сложность творческой задачи, в нашей области происходят новые открытия. By Masha from Russia — за этой шутливой фразой скрывается большая работа, проделанная Марией Дореули за последние несколько лет, и законные лавры: победа шрифта William в конкурсах Граншан (2011) и Letter.2 (2011), магистерская степень в Королевской академии искусств (KABK) в Голландии на курсе Type & Media (2013) и недавнее номинирование шрифта Chimera на конкурсе TDC2 в Нью-Йорке (2014). Эти достижения сделали имя Маши заметным при взгляде на современный ландшафт шрифтового дизайна даже с дальнего расстояния, особенно если оно набрано Химерой.

Маша, я хочу задать вопрос о трёх областях, которые указаны на твоём сайте: graphic design, type design и writing. Предлагаю начать именно с writing — это довольно дефицитное в наши дни профессиональное направление. Какие темы тебя интересуют?

Со шрифтом и дизайном всё более-менее понятно — это моя работа, я этим искренне увлечена. Раньше меня мало привлекали, скажем, в школе, сочинения, я не особо любила анализировать что-либо, не понимала, зачем это нужно. Желание писать появилось именно во время обучения в Голландии на курсе Type & Media: я поняла, что это важный аспект исследовательской работы.

Здесь уместно поговорить о блоге, который вы недавно запустили с Кристой Радоевой (Krista Radoeva). Да, и что такое Cyrillicsly?

«Cyrillicsly» — это одна их наших тайпмедийных хохм. Вместо «Seriously?!» мы восклицали «Cyrillicsly?!», так же как подменяли и другие слова созвучными шрифтовыми словечками: excited — x-heighted, I agree — I a greek. Первоначально мы использовали #cyrillicsly в твиттере. Это было просто забавно, но мы уже привыкли и решили, что и сам блог можно так назвать. Cyrillicsly — это отдельная площадка, где мы будем делиться своими мыслями. Мы не планируем делать блог академичным ресурсом, рассказывающим, как нужно рисовать кириллицу. Впрочем, у нас ещё только одна статья, поэтому пока больше разговоров, чем дела.

В России уже давно существует ситуация вакуума, в котором по-прежнему мало информации о профессии, а западные коллеги вообще мало чего о нас знают.

Я вижу необходимость писать именно на английском, а не на русском, особенно в соцсетях — фейсбуке, твиттере. Для меня это не только возможность поддержания контакта с коллегами, но и просто дань уважения к друзьям-иностранцам. Вот взять, к примеру, тех же голландцев: они часто пишут на английском (хотя у них тоже есть родной язык), тем самым расширяя общее профессиональное поле и включаясь в международное общение.

Темы — на стыке разных кириллиц, но фокусирование не только на этом, скорее мне хотелось осветить разнообразие возможностей, показать, насколько кириллица может быть разной. У меня вызывает негодование то, как отечественные коллеги пытаются сделать кириллицу закостенелой, тем самым фактически останавливая её дальнейшее развитие. Я тоже довольно скептически отношусь ко многим вещам, но мне кажется, что везде, где это оправдано, нужно обязательно пробовать что-то новое. Ведь, лишь когда эксперимент осуществлён, можно делать выводы о его состоятельности.

Вопрос разных кириллиц — русской и болгарской — вы с Кристой поднимали в своём выступлении на конференциях «Серебро набора» и ATypI в прошлом году и это была в некотором смысле провокационная тема...

Криста и я после наших выступлений и после того, как мы опубликовали часть материала в блоге, стали получать довольно гневные письма, мол, что вы такое пишете, да что вы об этом знаете, вообще всё не так! На деле же все упирались в какие-то детали. Мы понимали, что, говоря о разных кириллицах, нужно упомянуть ключевые исторические события, но это было скорее введение для тех, кто не знает. А основная тема — осмысление нашими и западными дизайнерами кириллицы. Поэтому следующая запись, которую мы опубликуем, — сборная солянка из разных тезисов, которые мы обсуждали в Голландии с западными дизайнерами, и результаты дискуссии на конференции «Серебро набора». В общем, когда опубликуем, тогда и поговорим.

Вернёмся к шрифту как основному занятию. Шрифт для тебя начался с мастерской Александра Тарбеева. Прошло уже пять лет после выпуска, что изменилось в мастерской за это время?

Не думаю, что она сильно изменилась. Конечно, всегда есть естественное развитие. Когда ты учишься, то опираешься на работы, которые были сделаны студентами до тебя, смотришь на людей, которые там учились, и задаёшь себе планку. Чем больше сильных работ, тем упорнее стараешься достичь такого же уровня и превзойти его.

Дипломный проект Вильям — историческая реконструкция шрифта Caslon — для тебя оказался таким проектом-планкой?

Мы учились вместе с Тёмой Уткиным, и я всегда удивлялась тому, как много он успевает. Казалось, пока я работаю над одним начертанием, у него уже всё готово: куча начертаний и какой-то безумный знаковый состав. Во многом я равнялась на него, понимала, что нужно работать, нужно успевать.

Вильям появился немного позже. В один из дней, когда мы уже всей группой обдумывали темы дипломных проектов, делали эскизы, Александр Владимирович принёс разные шрифтовые каталоги: «Вот, я нашёл в интернете, посмотрите». А я была тогда вдохновлена идеей создания шрифтовой семьи — гротеск и антиква, рисовала, у меня не получалось, всё было ужасно! И вот он приносит и говорит: «Можно к одному из этих шрифтов сделать кириллицу, Маша, вот вы возьмите и сделайте кириллический Caslon!» Я решила, что, раз темы у меня так и нет, попробую: оцифровала несколько букв из текстового набора. Материал для исторической реконструкции был достаточно скудный: я увеличивала эти не очень качественные изображения и начала работать, пробиралась сквозь огромные пиксели.

По сути, в процессе я изучала каждую букву: сначала латиница, потом приступила к кириллице. Помню, буква «б» у меня долго не получалась. Это был первый опыт проектирования шрифта, поэтому я весь путь прошла с самого начала, а порой ходила кругами. Работа была очень долгой, я приступила к ней за три года до окончания университета. Потом Александр Владимирович говорил: «Надо было мне самому делать!» По-моему, он нашёл эти каталоги где-то в марте, к маю у меня уже был какой-то комплект знаков текстового начертания. Потом осенью проходила конференция ATypI в Петербурге, и мы вместе с Тёмой попали на двухдневный воркшоп к Акире Кобаяши и там работали над своими проектами.

Какие из комментариев Акиры Кобаяши тебе запомнились, как он давал обратную связь?

Мы все пришли с тем, что у нас было, и просто продолжили работать в его присутствии, он проходил от одного стола к другому, внимательно рассматривал и давал советы. Сейчас я уже не помню, что именно Кобаяши мне говорил, но я прониклась к нему глубоким уважением. Удивительно, что, когда много позже он оказался у нас на курсе в KABK с лекцией-воркшопом, он меня узнал. Один раз за столько лет он меня увидел, узнал и вспомнил имя — я была в шоке!

Маша, если принять во внимание тот факт, что Вильям Кэзлон I создал свой шрифт в XVIII веке, было ли у тебя желание сделать стилистический сет с формой кириллических знаков, соответствующих этой эпохе?

Важно отметить, что Вильям — это не чисто историческая реконструкция, а скорее современная интерпретация. Для альтернативных знаков должно быть веское основание. Например, в случае форм Д и Л — трапециевидной или треугольной — дизайнер должен решить, какая форма, по его мнению, лучше вписывается в идею, какая точнее подчёркивает искомый характер набора. Я считаю, что это не то место, где могут быть альтернативы. Это знаки, определяющие интонацию, и решение касательно них должно быть принято. Когда же в шрифте присутствует несколько конструкций, это говорит о том, что дизайнер такого решения так и не принял. В Вильяме мне не хотелось делать отсылок в прошлое. Мне хотелось сделать кириллицу современной.

Какая судьба ждала Вильяма после защиты дипломного проекта, были ли планы выпустить его в одной из словолитен?

Я начала проект в 2007-м, скоро вот уже семь лет, как он не даёт мне покоя. После защиты диплома в первый раз у меня его купило одно издательство (с которым мы затем поссорились) и напечатало серию книжек. Я всё хотела доделать Вильям, но у меня уже была работа в «РИА Новости», поэтому было некогда. Затем ко мне обратился один заказчик из Киева и попросил все начертания Вильяма для издания «Женский журнал». Я тогда подумала: «Ну вот, для него одного теперь придётся доделывать все начертания. Надо назвать сумму побольше, чтобы он отказался». Сумму я назвала, но он не отказался... И мне пришлось доделать всё до рабочего состояния фактически за три месяца! Текстовое начертание уже было более-менее закончено, заголовочное существовало в основном знаковом составе, но вот курсив был в очень условной форме, а из заголовочного курсива вообще было лишь несколько букв.

Это было ужасно — я работала полный рабочий день, а потом «полную рабочую ночь», без выходных. Помню, в последний день, когда нужно было выслать эти файлы, я уже спала на ходу и боялась упасть, пока ехала на работу в метро, совсем не осталось сил. Но в итоге появилось работоспособное шрифтовое семейство, в изначально запланированном составе. Некоторые из начертаний в таком же состоянии находятся и сейчас.

Не скажу, что я довольна тем, как это всё вышло. Только позже я поняла: так не бывает, чтобы ты был всем доволен. Но это стало определённым этапом, после как раз состоялся конкурс Letter.2, у меня были готовы начертания, которые я смогла показать. И оказалось важным, что за эти три месяца я смогла хорошо подготовиться к конкурсу.

Мы говорили о Тёме Уткине, который задавал высокую планку, и это был стимул. Продолжая тему твоего образования, как сложилась группа на курсе Type & Media, какие ориентиры у тебя появились там?

В случае с t]m всё обстоит совсем иначе: там важна была именно группа, а не кто-то один. Потому что все приезжают с разным опытом и все очень разные, из разных стран и все друг на друга влияли. Мы изначально ставили своей целью общение: отмечали дни рождения, Новый год, Пасху, делали куличи. Нам было важно не только обучение, а то, что мы вместе, — мы до сих пор мотаемся по странам, встречаемся и радуемся, когда это получается.

Насколько я понимаю, подбор гармоничной группы — один из важных подходов курса Type & Media и его куратора Яна Виллема Стаса, залог успешного учебного процесса?

Это действительно так. Ян Виллем никогда не говорит, как это осуществляется, но думаю, что педагоги могут кого-то увидеть на собеседовании и сказать: «Нет, этот нам не подходит», даже если у него будет интересное портфолио. Срабатывает исключительно личностный фактор. Люди разные, а работа на курсе очень интенсивная, все постоянно вместе, и важно не допустить ситуации, которая бы помешала учёбе.

В первый раз я не поступила. Это, наверное, к лучшему, в тот момент поступление не было для меня самоцелью. Но вот когда мне отказали, это, конечно, задело моё самолюбие. Решила, что больше не буду поступать, продолжу развиваться сама. А позже передумала — всё-таки не стоит упускать возможность, пока она есть, пока у меня нет детей и ничего такого, что бы меня остановило. Тут я уже решила сделать всё: поехала на день открытых дверей, более продуманно подошла к портфолио — убрала лишнее, добавила новые шрифтовые работы. Позже я узнала, что они снова не хотели меня принимать, но решили взять после того, как увидели на дне открытых дверей и на конференции Роботон в Гааге.

Когда у тебя появилась цель поступить на Type & Media? После окончания учёбы в мастерской Тарбеева ты уже понимала, что нужно двигаться дальше?

Во время моей учёбы все только и говорили о Type & Media, многие там учились. Вот я и думала, что лучше, наверное, в Рединг — там училась только Софья Сафаева (у меня есть такая особенность — не разделять точку зрения большинства, а склоняться к своему мнению). Я размышляла о Рединге, но потом поняла, что это огромные деньги и у меня нет такой возможности.

Когда я работала над гротеском NewOld для Димы Барбанеля, у меня появился комплекс, что я не могу сделать что-то новое и оригинальное, повторяю уже готовые идеи, просто воплощаю их в кириллической части. И мне стало тоскливо от этой мысли, работа тоже наскучила: с одной стороны, я многому научилась в «РИА Новости», но уже через год-полтора я хотела увольняться. Надо было закончить Вильям, что-то делать самостоятельно, практиковать каллиграфию... Хотелось развития, а из-за основной работы мне не хватало времени. И пришло решение, комфортное со всех сторон: вроде и не уволилась, а поехала учиться.

Как началась работа на курсе? Что было на этом этапе самым сложным?

Первый семестр продолжается до конца января. Обычно это два занятия в день — утреннее и вечернее, и к каждому следующему дню студенты получают домашнее задание. Учёба продолжается до 5–6 часов вечера, и затем ещё туча домашней работы — и ты не можешь отложить её на выходные, надо каждый день работать, такой хардворк. Примерно до октября ритм поспокойнее, кажется, что всё нормально: поездки, музеи, больше теории, но в ноябре-декабре понимаешь, что ничего не сделано и теперь нужно работать в два раза интенсивнее. Я научилась быстро принимать решения, потому что думать было некогда, нужно работать снова и снова.

Основное преимущество первой части обучения — в том, что ты не только осваиваешь новые техники, но и исследуешь то, что тебе лучше или хуже удаётся, — и это первый этап к тому, чтобы выйти на диплом. Ты пробуешь разнообразные вещи, это даёт базу, чтобы понять, что ближе, что вдохновляет. Учишься и одновременно с этим пытаешься найти собственный путь.

Как проходили теоретические занятия? Какие темы вы обсуждали, что для тебя оказалось самым полезным в программе?

Всё довольно свободно, есть определённая программа, которая даётся всем, но при этом темы занятий во многом зависят от инициативы самих студентов. Преподавателям важно понимать, что именно нам интересно, на чём стоит остановиться, а что мы уже знаем. Им важно, чтобы студенты задавали вопросы, а не сидели молча. Если в классе тишина, то можно сделать вывод, что мы и так всё знаем, может быть, нам и рассказывать-то ничего не надо. Мне кажется, это тоже такой элемент обучения, необходимый для шрифтовика, — учиться искать проблемы самому. Наверное, наиболее организованные занятия были у Питера Биляка (Peter Biľak): первая часть лекционная, вторая — дискуссионная, включающая разбор домашнего задания. Всё у него было чётко, тогда как с остальными педагогами занятия были менее предсказуемы. Это такой стиль, подход к обучению, который мне, кстати, напоминал стиль обучения Тарбеева: у него всё было точно так же, заранее подготовленных лекций было мало, и твои знания зависят во многом от твоей инициативы.

В целом, курс был выстроен так: сначала Эрик ван Блокланд (Erik van Blokland) даёт остроконечное перо, мы его практикуем, где-то с ноября начинается TypeCooker, и мы делаем новый скетч каждую неделю. Параллельно Питер Верхол (Peter Verheul) даёт ширококонечное, на его основе мы делаем гарнитуру. С Полом ван дер Лааном (Paul van der Laan) ведётся работа над ревайвалом. Занятия Питера Биляка начинаются позже, с ноября и до февраля: у него лекции и работа над греческим, упражнения по созданию шрифтового семейства, также он учил нас грамотно презентовать свою работу. С января мы уже думаем о дипломе. Кристоф Ноордзей (Christoph Noordzij) приходил раз в месяц, и это были консультации во время диплома, с ним мы обсуждали сделанное. И он, несмотря на то что у меня была такая странная работа, старался вникнуть и очень помог мне на самом первом этапе. Он очень проницательный в отношении формы.

Химера как раз родилась из одного из таких скетчей во время упражнений с «тайп-кукером». Ты её сразу увидела в качестве потенциального проекта? И когда скетч превратился в «Химеру»?

Однажды я принесла этот рисунок на занятия, Эрик его увидел и предложил: «Нужно сделать из этого алфавит!» Уже через неделю я ему показала ещё несколько знаков, в итоге почти все строчные получились узкие, странные. Но даже когда не получалось, мне всё равно хотелось продолжить и понять, может ли оно работать, поэтому я увлеклась.

Я стремилась подобрать имя, которое подчеркнуло бы безумный характер шрифта и одновременно с этим звучало бы привычно как на русском, так и на английском. Химера — чудовище с головой и шеей льва, туловищем козы, хвостом в виде змеи, существо, мимо которого, прямо скажем, сложно пройти. Мне кажется, что это имя хорошо отражает суть проекта, безумного, сочетающего несочетаемое.

С точки зрения графического эксперимента Химеру можно было бы сравнить со шрифтом Амальта Веры Евстафьевой. В этих двух работах присутствует чётко обозначенная авторская позиция: в Амальте — исследование формы, полученной на стыке письма широкой кистью и типографской литеры, в Химере — обратный контраст в уникальной пластике. В своём интервью Вера поделилась, что Амальта не имеет коммерческого успеха. Что ты думаешь об этом?

Я понимаю, что Химера — это шрифт, на котором я не заработаю. Хотя никогда не известно, что окажется востребованным, а что нет. Можно опубликовать шрифт, и только через несколько лет он вдруг станет популярным, а может произойти и наоборот, но это невозможно предугадать. Питер Биляк мне рассказал, что над своим шрифтом History он работал чуть ли не 10 лет и накануне публикации его терзали мысли: «Да кому это нужно, никто не будет покупать, он слишком сложен в использовании», но сейчас Хистори — один из бестселлеров его библиотеки. И он мне сказал: «Маша, никогда об этом не думай, делай, что тебе нравится». Конечно, есть люди, которых это заботит, они находят определённую нишу, у них есть библиотека, и они её планомерно наполняют. Я считаю, что, если ты по-настоящему увлечён чем-то, тебя не должно ничего останавливать.

Казалось бы, в этой графике пространство для поиска довольно широкое, но предполагаю, что и сил на точность форм здесь потребовалось очень много. Химера состоит практически из арт-объектов, что напоминает мне отчасти предметный мир House Industries.

Наверное, это ощущение не случайно. Когда я работала над Химерой, я испытывала большое уважение к House Industries, потому что у них действительно буква в итоге оказывается объектом, ты должен искать компромиссы и находить умное решение. Именно в этой работе я поняла, насколько важно уделять внимание всем неалфавитным знакам, таким как параграф, абзац, скобки, цифры, астериск и так далее. Это важные составляющие шрифта: если взять бесплатный шрифт, сделанный быстро, то там с большой вероятностью все неалфавитные знаки будут халтурные. Тогда как в любом благородном шрифте всем знакам, даже тем, которые используются редко, уделено не меньшее внимание, как и самим алфавитам.

Создание шрифта — очень индивидуальный процесс. У состоявшегося дизайнера свои отношения с формой, уникальный взгляд на шрифт. Какие дизайнеры, словолитни или проекты отвечают твоим представлениям о прекрасном?

В плане наиболее умных решений поиска формы это, наверное, Eames Эрика ван Блокланда, который был выпущен в House Industries. Но одно дело, когда ты видишь готовую работу и думаешь: о, как прекрасно всё вышло! Другое дело — когда ты начинаешь искать решения сам. Такая же ситуация была у Кристы (Радоевой. — Прим. ред.), когда она работала над трафаретным жирным начертанием своего шрифта Аманита. Это совершенно иная история, нежели Eames, но тоже нужно было найти умное решение для каждого знака, чтобы всё работало вместе. Для нас обеих Eames являлся в некоторой степени идеалом шрифта по работе с формой и изобретательности.

Ещё мне нравится, что делают Пол Барнс и Кристиан Шварц в Commercial Type, я уважаю то, что Питер Биляк заказывает русским дизайнерам кириллицу для своей словолитни Typotheque. И это в итоге неплохо окупается, его шрифты в России очень популярны.

Когда мы говорим о проектировании шрифта, о поиске графического и типографического высказывания, творчестве и так далее, часто остаётся за скобками довольно скрупулёзная технологическая работа. Как организован твой рабочий процесс?

Раньше я работала в Фонтлабе, теперь же перешла в Робофонт. Мне нравится его простота, как в плане интерфейса, так и идеологическая. Он не загромождён и позволяет создать индивидуальное пространство для каждого проекта. Соратники Робофонта — Metrics Machine, Superpolator, Prepolator — позволяют превратить работу над шрифтом в праздник.

До t]m я работала преимущественно к векторе, теперь же стараюсь как можно больше работать руками, не только на этапе зарождения идеи, но и в течение всего времени работы над проектом. Такой рабочий процесс позволяет избежать стереотипных и легкодостижимых решений, которые навязываются кривыми Безье. Когда какая-либо форма мне не даётся, я распечатываю её в крупном размере и рисую поверх, до того момента, пока не стану ею довольна. Найдя решение, я сканирую скетч и переношу его в вектор. Иногда достаточно просто посмотреть на рисунок, и ты уже понимаешь, какие изменения нужно сделать в контуре, а порой (как в случае работы с Химерой) требуется заново оцифровать рисунок, чтобы получить «ту самую дугу».

Это всё касается этапа поиска формы. Но Робофонт прекрасен ещё и тем, что, даже если захочешь, он не позволит тебе забыть о существовании Пайтона. Мне всегда довольно легко давались технические предметы, но в какой-то момент я поняла, что не увлечена программированием настолько, чтобы посвящать его изучению несколько часов каждый день. А без этого владение Пайтоном, как и любым другим навыком, невозможно, все знания постепенно улетучиваются.

Была ещё в твоей жизни историческая реконструкция старого гротеска Nobel, который был одной из частей общей программы на Type & Media. В каком состоянии этот проект, он тебе интересен?

Да, Nobel я делала в рамках задания на курсе по исторической реконструкции. Это геометрический гротеск, своеобразный голландский ответ Футуре, которая была сделана Реннером двумя годами ранее. Я его не закончила и пытаюсь об этом пока не думать — мне достаточно Вильяма и Химеры. Если что-нибудь из этого я доведу до конца, начну думать про Nobel.

Вопрос к Маше — графическому дизайнеру: каких шрифтов тебе не хватает? Что ты думаешь о шрифтовом ассортименте, который представлен на сегодняшний день на рынке?

В кириллических шрифтах мне часто не хватает начертаний. Работу делает успешной, кроме всего прочего, возможность выбирать из разнообразия. Биляк, например, уделяет этому огромное внимание: у него, как правило, во многих проектах широкий спектр разных начертаний, разных насыщенностей. Многие говорят, что Black Italic никто не использует, что капитель в курсиве не нужна. Но все эти вещи необходимы и расширяют диапазон использования шрифта.

Для меня как дизайнера, работащего с кириллицей, есть Fedra, есть Brioni, которые устраивают по знаковому составу и набору начертаний. Есть PT Sans, если у клиента нет бюджета на шрифт, и сейчас ещё появился Brownfox, где можно что-то купить. Я вот купила недавно Geometria, но там нет греческого — мне его не хватает.

Я считаю успешным такой текстовый шрифт, в котором дизайнер подошёл с умом к знаковому составу и к планированию семьи. С этого мы начинали работу в Голландии. Даже на примере нескольких букв можно показать и аргументировать, почему нужны именно такие начертания. Одно ведь влияет на всё остальное. Начинать нужно с общей картины: какой состав семейства, как работают друг с другом стили и начертания. Именно поэтому я сейчас снова задумалась о том, что мне действительно нужно в Вильяме, а от чего можно отказаться, пора многое в нём пересмотреть.