К открытой вёрстке: Письмо В.В.Ефимову

то пись­мо на­пи­са­но мно­го лет на­зад. Так по­лу­чи­лось, что я уже дав­но жи­ву да­ле­ко от Моск­вы. Но я про­дол­жаю вни­ма­тель­но сле­дить за тем, что там про­ис­хо­дит, и по воз­мож­но­сти по­мо­гать в том, что мне пред­став­ля­ет­ся ин­те­рес­ным и пер­спек­тив­ным. С ад­ре­са­том это­го пись­ма, Вла­ди­ми­ром Ве­не­дик­то­ви­чем Ефи­мо­вым, я был зна­ком и дру­жен с дав­них лет. По­сле мо­е­го отъ­ез­да из Моск­вы мы со­сто­я­ли в бо­лее или ме­нее ре­гу­ляр­ной пе­ре­пис­ке. Мы эпи­зо­ди­че­ски ви­де­лись — и в Рос­сии, и за гра­ни­цей. У нас бы­ло не­ма­ло сов­мест­ных про­ек­тов. По­ми­мо глу­бо­кой вза­им­ной при­яз­ни, нас сбли­жа­ло по­чти сто­про­цент­ное сов­па­де­ние то­чек зре­ния на при­о­ри­те­ты в раз­ви­тии ки­рил­лов­ской ти­по­гра­фи­ки.

Во­ло­дя умер два го­да на­зад. С его смер­тью я по­те­рял еди­но­мыш­лен­ни­ка и вер­но­го дру­га. Я знаю, что эту острую, не­у­то­ли­мую боль утра­ты со мной раз­де­ля­ют мно­гие лю­ди, знав­шие его. Как про­фес­си­о­нал — ма­стер, ис­сле­до­ва­тель и на­став­ник — Во­ло­дя оста­вил глу­бо­кий след в но­вей­шей ис­то­рии оте­че­ствен­но­го шриф­то­во­го ди­зай­на. Он ра­но ушёл из жиз­ни, но успел сде­лать ко­лос­саль­но мно­го. Я счи­таю В.В. Ефи­мо­ва цен­траль­ной, клю­че­вой фи­гу­рой эпо­хи воз­ро­жде­ния рус­ской ти­по­гра­фи­ки, на­чав­шей­ся в кон­це 1980-х. Пись­мо к не­му, текст ко­то­ро­го сле­ду­ет ни­же, от­ра­жа­ет ат­мо­сфе­ру ду­шев­но­го подъ­ёма, ко­то­рый мы то­гда ис­пы­ты­ва­ли. Те го­ды не бы­ли для нас «ли­хи­ми», но вре­ме­нем на­дежд и боль­ших ожи­да­ний. Мы уви­де­ли, что бу­ду­щее — на­сту­пи­ло. При на­шей жиз­ни.

Нью-Йорк, 17 сен­тя­бря 1995 го­да

До­ро­гой Во­ло­дя,

По­мнишь, про­шлой осе­нью, ко­гда ты при­ез­жал сю­да, я ска­зал те­бе, что — дав­но уже, с пе­ре­ры­ва­ми — пи­шу те­бе пись­мо. Дол­гое пись­мо-мо­но­лог. Как бы днев­ник; та­кая «раз­ду­ми­на». За­чем-то мне это нуж­но.

А нуж­но, на­вер­ное, что­бы разо­брать­ся в том, чем это мы с то­бой за­ни­ма­ем­ся все эти го­ды. А вер­нее, за­ни­ма­ешь­ся-то, ко­неч­но, ты, а я всё боль­ше — «со-»: со-чув­ствую, со-пе­ре­жи­ваю (по­рой со-стра­даю), ста­ра­юсь — со-дей­ство­вать. Мы зна­ем друг дру­га дав­но и дав­но ра­бо­та­ем вме­сте. Со вре­ме­нем, од­на­ко, на­ше со­труд­ни­че­ство при­об­ре­ло для ме­ня осо­бую важ­ность. И не в од­ной но­сталь­гии здесь де­ло.

Так мно­го пе­ре­мен слу­чи­лось в жиз­ни за эти го­ды. Так мно­го все­го ушло (и при­шло): и хо­ро­ше­го, и пло­хо­го. А на­ше оста­лось с на­ми. Ма­ло то­го. Воз­ник­ло ощу­ще­ние то­го, что эти де­ла име­ют — зна­че­ние. И чув­ство при­част­но­сти к про­цес­су воз­ро­жде­ния [ка­за­лось бы, без­надёж­но] утра­чен­ных тра­ди­ций рус­ской куль­ту­ры хоть как-то при­ми­ря­ет с не­уют­ной но­вью. Так уж вы­шло, что в на­ше до­воль­но смут­ное вре­мя ти­по­гра­фи­ка сде­ла­лась — во вся­ком слу­чае для ме­ня — зна­ком на­де­жды, про­блес­ком све­та в кон­це тун­не­ля.

Да, ти­по­гра­фи­ка при­над­ле­жит к об­ла­сти куль­ту­ры. Но не толь­ко. Бу­ду­чи ча­стью пе­чат­но­го ис­кус­ства (или про­сто пе­чат­но­го де­ла), она ав­то­ма­ти­че­ски по­па­да­ет в сфе­ру вни­ма­ния вла­сти. А в слу­чае Рос­сии (и не толь­ко со­вет­ской) — весь­ма при­сталь­но­го вни­ма­ния. И кон­тро­ля. [Хо­тя оте­че­ская за­бо­та о пе­ча­ти в при­ро­де лю­бой вла­сти, во все вре­ме­на.]

Да­вай вспо­мним. В не­дав­нем про­шлом ху­дож­ни­ки кни­ги, чок­ну­тые на «еди­ном ор­га­низ­ме», долж­ны бы­ли иметь де­ло с це­лой це­поч­кой мел­ко­го на­чаль­ства над ти­по­гра­фи­кой: тех- и худ­ре­да­ми, ре­дак­то­ра­ми (плюс с их на­чаль­ством: зав’ами тех-, худ- и лит­ре­дак­ци­я­ми, глав­ны­ми ху­дож­ни­ка­ми и глав­ны­ми ре­дак­то­ра­ми), с со­труд­ни­ка­ми и на­чаль­ни­ка­ми про­из­вод­ствен­ных от­де­лов. А осо­бо на­стыр­ные — «ди­зай­не­ры», ту­ды их в ка­чель, — око­ла­чи­ва­ли по­ро­ги ти­по­гра­фий, уго­ва­ри­ва­ли на­бор­щи­ков, вер­сталь­щи­ков, мон­таж­ни­ков, фо­то­гра­фов, ре­тушёров, ма­сте­ров, на­чаль­ни­ков це­хов, участ­ков и смен и опять же дис­пет­че­ров и ру­ко­во­ди­те­лей про­из­вод­ствен­ных от­де­лов. Ху­дож­ник был надёж­но изо­ли­ро­ван от шриф­та, от­го­ро­жен от не­го мно­ги­ми ря­да­ми — стен, рвов, из­го­ро­дей, ежей из ко­лючей про­во­ло­ки, на­дол­бов и т.п. Толь­ко что вы­со­кое на­пря­же­ние не бы­ло «за­дей­ство­ва­но» и вы­шек с ча­со­вы­ми не бы­ло (толь­ко про­ход­ные с вне­ве­дом­ствен­ной охра­ной).

У Те­лин­га­те­ра в тру­до­вой книж­ке (они ещё су­ще­ству­ют?) бы­ло за­пи­са­но: «ин­струк­тор участ­ка ак­ци­дент­но­го на­бо­ра»; имен­но в те ры­ча­щие го­ды «Мо­ня-ком­со­мо­лец», толь­ко что раз­ме­няв­ший тре­тий де­ся­ток юных лет, вы­дал це­лый фей­ер­верк вир­ту­оз­ных ком­по­зи­ций — в основ­ном об­ло­жек, но не толь­ко — для из­да­тель­ства «Но­вая Моск­ва» и дру­гих. И если в по­сле­ду­ю­щие де­ся­ти­ле­тия ему уда­лось что-то (не­ве­ро­ят­но мно­го по на­шим мер­кам и just enough по за­пад­ным) со­вер­шить — во­пре­ки все­му, что бы­ло сде­ла­но, что­бы не до­пу­стить ху­дож­ни­ка до шриф­та и пе­ча­ти, — то толь­ко бла­го­да­ря сво­им ста­рин­ным по­ли­гра­фи­че­ским свя­зям, ухо­дя­щим в зо­ло­тые два­дца­тые го­ды (НЭП, НЭП! хоть «Мо­ня» его так лю­то и не­на­ви­дел).

То­гда же мы с то­бой уду­ма­ли за­ни­мать­ся тем, чем мы за­ни­ма­ем­ся, — всё уже бы­ло «схва­че­но» впол­не ка­пи­таль­но, а прак­ти­ка на­ше­го ди­зай­на (точ­нее, «ис­кус­ства кни­ги») бы­ла столь же да­ле­ка от ти­по­гра­фи­ки, как ма­стур­ба­ция от. Не­льзя ска­зать, что­бы ри­со­ван­ный шрифт — ими­та­ция ак­ци­дент­но­го на­бо­ра — был со­вет­ским изоб­ре­те­ни­ем, од­на­ко ни­где, как у нас, это­му за­ня­тию не от­да­ва­лись с та­кой стра­стью и па­фо­сом са­мо­утвер­жде­ния (ком­плек­сы, ком­плек­сы...). А вспо­мни на­ши «фо­то­кас­сы» для рас­клей­ки букв! То­же ведь с боль­шой гор­до­стью пре­да­ва­лись это­му де­лу. Слов­но в том бы­ла — мис­сия.

МОСХ с Гос­ком­из­да­том вы­кру­чи­ва­ли ру­ки ОНШ, что­бы «ма­сте­ра кни­ги» осе­ме­ня­ли его скуд­ное ло­но, а у От­де­ла бы­ла соб­ствен­ная гор­дость и фа­таль­ный им­му­ни­тет к иде­ям как оте­че­ствен­ных, так и (тем бо­лее! бо­же упа­си) за­гра­нич­ных чу­жа­ков. При этом, прав­да, по­каз­ное без­раз­ли­чие к «ве­я­ни­ям» и иде­ям, на­вя­зы­ва­е­мым из­вне, со­че­та­лось с ти­хим по­смат­ри­ва­ни­ем на не­мно­гие за­мор­ские об­раз­цы — ча­сто впол­не слу­чай­ные и впол­не уста­ре­лые. Опять же, слов­но ста­рые за­трёпан­ные жур­на­лы «с де­воч­ка­ми»...

До сих пор по­мню су­ро­вую от­по­ведь, ко­то­рую нам с Кур­ба­то­вым «вы­да­ли» тт. √ и ‡ (‡ ещё жив), ко­гда в 1964 го­ду (трид­цать с га­ком лет на­зад, чёрт по­бе­ри!) мы про­си­лись на пред­ди­плом­ную прак­ти­ку: на­де­я­лись на ба­зе ОНШ до­ве­сти «до кон­ди­ции» на­шу — впол­не лю­би­тель­скую, есте­ствен­но, — Гель­ве­ти­ку Ме­ди­ум (то­гда из­вест­ную нам как Neue Haas Grotesk). «Это за­пад­ный шрифт ре­клам­но­го ти­па, — бы­ло нам ска­за­но с боль­шой уко­риз­ной, — со­вер­шен­но не­при­ме­ни­мый в на­ших усло­ви­ях. У нас он не привьёт­ся». В ре­зуль­та­те это «мне­ние» (по­мнишь: «Есть Мне­ние») ото­дви­ну­ло раз­ра­бот­ку у нас (chez nous) ки­рил­лов­ской Гель­ве­ти­ки на до­брых два де­сят­ка лет (я имею в ви­ду твой бур­жу­аз­ный шрифт ре­клам­но­го ти­па Праг­ма­ти­ку), а ещё — по­да­ри­ло нам це­лый бу­кет раз­ных Гель­ве­тик, спро­ек­ти­ро­ван­ных за гра­ни­цей, из ко­то­рых ни од­на нам до кон­ца не под­хо­ди­ла... То же мож­но ска­зать и об Уни­вер­се, Бас­кер­ви­ле, Тайм­се и т.д.

А ведь по­мнишь, к нам «тя­ну­лись» — «Мо­но­тайп», «Ли­но­тайп», «Ком­пью­гра­фик», «Ле­тра­сет» и про­чие: пи­са­ли, про­си­ли. Я то­же — пи­сал, хло­по­тал, на­ста­и­вал, су­е­тил­ся... Ка­кое там! Ко­гда тов. Ω не да­вал мне от­пра­вить мой про­ект на кон­курс в «Ле­тра­сет», он кри­чал, что не хо­чет из-за ме­ня по­те­рять ра­бо­ту в Гос­ком­из­да­те. Ну а «на­ше»-то по­ко­ле­ние? До сих пор с изум­ле­ни­ем вспо­ми­наю, как на ка­кой-то тор­го­вой вы­став­ке на Прес­не — уже в вось­ми­де­ся­тые го­ды! — пы­тал­ся слу­чить § (он то­гда за­ве­до­вал ОНШ) с не по­мню уже ка­кой фир­мой. Ну что твой Под­ко­ле­син! § со­про­тив­лял­ся — фи­зи­че­ски: я та­щил его за ру­кав, а он упи­рал­ся, бук­со­вал на скольз­ком ли­но­ле­уме.

Вспо­мним их, на­ших от­цов род­ных, бла­го­де­те­лей и кор­миль­цев, на­чаль­ни­ков со­вет­ско­го шриф­та: √, #, ¤, ‡, §, ∞... Ка­кая га­ле­рея! И ведь вро­де каж­дый от­дель­но взя­тый — нор­маль­ный че­ло­век, и как бы ни­что та­кое ему да­же и не чуж­до. А все вме­сте — са­мо во­пло­ще­ние... И как всё, все и вся у нас — ни­кто ни в чём слов­но бы и не ви­но­ват. Та­кие де­ла.

И вот, ста­ри­на, по­сле всех этих лет (луч­шие го­ды на­шей жиз­ни, меж­ду про­чим!) «про­цесс пошёл». Та­кое чув­ство, слов­но лишь сей­час, на ше­стом де­сят­ке лет, у ме­ня на­ко­нец по­яви­лись — или толь­ко ещё по­яв­ля­ют­ся — ка­кие-то, впол­не не­хит­рые, са­мые эле­мен­тар­ные ору­дия тру­да. Ин­стру­мен­ты для той ра­бо­ты, ко­то­рую мне всю жизнь при­хо­ди­лось де­лать «го­лы­ми ру­ка­ми». Слов­но дол­гие го­ды (де­ся­ти­ле­тия, слу­шай!) ду­дел — в ку­лак («по­чти как Диз­зи, ей-бо­гу»), а те­перь, на ста­ро­сти лет, мне по­да­ри­ли тру­бу — нет, пи­о­нер­ский горн... Иг­рай не хо­чу. И трид­цать лет ими­та­ции ти­по­гра­фи­ки сей­час уже ка­жут­ся по­тра­чен­ны­ми впу­стую. A с дру­гой сто­ро­ны, ска­жи, был ли у нас вы­бор?! По­жа­луй: за­ни­мать­ся ил­лю­стра­ци­ей, жи­во­пи­сью и т.п. са­мо­до­ста­точ­ны­ми ху­до­же­ства­ми. Прав­да, там бы­ли свои про­бле­мы: réaliзьм-formaliзьм, те­о­рия от­ра­же­ния, прав­да жиз­ни и прав­да ис­кус­ства (was?!), usw. «По­ли­ти­ка», будь она не­лад­на. Кру­гом шиш­на­цать, как го­ва­ри­вал Ши­шок.

Ко­ро­че, ис­то­ри­че­ский смысл на­ших с то­бой по­зы­вов, по­туг и по­полз­но­ве­ний — в ре­а­ни­ма­ции оте­че­ствен­ной ти­по­гра­фи­ки, дол­гие-дол­гие го­ды пре­бы­вав­шей в ко­ма­тоз­ном со­сто­я­нии. По­хо­же, мы на­чи­на­ем воз­вра­щать­ся в ру­сло раз­ви­тия ми­ро­вой ти­по­гра­фи­ки — ча­стью ко­то­рой ки­рил­лов­ская ти­по­гра­фи­ка бы­ла со времён Пет­ра Ве­ли­ко­го. Си­лою об­сто­я­тельств, в ко­то­рых про­шла бóль­шая часть на­шей жиз­ни, на­ша «ти­по­гра­фи­ка» бы­ла вы­рва­на из ми­ро­во­го кон­тек­ста. Это, в свою оче­редь, при­ве­ло к весь­ма свое­об­раз­но­му сме­ще­нию при­о­ри­те­тов в оформ­ле­нии пе­чат­ных из­да­ний, к фе­ти­ши­за­ции ри­со­ван­но­го шриф­та и к пе­ре­во­ду ти­по­гра­фи­ки в низ­шую ли­гу «книж­но­го ис­кус­ства», в сфе­ру тех­ни­че­ско­го ре­дак­ти­ро­ва­ния. Ду­рац­кий тер­мин, но — ло­гич­ный: под «ре­дак­то­ром» (ли­те­ра­тур­ным, ху­до­же­ствен­ным, тех­ни­че­ским) имел­ся в ви­ду не в по­след­нюю оче­редь цен­зор — ли­те­ра­ту­ры, гра­фи­ки, ти­по­гра­фи­ки. Ма­ло то­го, [впол­не есте­ствен­ное] же­ла­ние ди­зай­не­ра стро­ить кни­гу из на­бор­но­го ма­те­ри­а­ла ин­кри­ми­ни­ро­ва­лось ему как «фор­ма­лизм», тще­слав­ная «иг­ра в ин­же­не­ра». В то же вре­мя ис­кус­ство кни­ги всё боль­ше пре­вра­ща­лось в вы­ста­воч­ный жанр, в ис­кус­ство для ис­кус­ства. Кри­ти­ка, в со­гла­сии с СХ, всерьёз (и под­час весь­ма убе­ди­тель­но! из­люб­лен­ным приёмом бы­ли ссыл­ки на свя­тые 20-е го­ды и Russian Avant Garde) утвер­жда­ла са­мо­цен­ность эс­ки­за, «вкус­но» ис­пол­нен­но­го де­фи­цит­ной talensов­ской гу­а­шью на фран­цуз­ском «тор­шо­не» руч­ной вы­дел­ки, и в об­щем его, эс­ки­за, не­со­мнен­ный при­мат над са­мим пе­чат­ным из­да­ни­ем.

Ре­а­ли­за­ция ди­зай­на обо­ра­чи­ва­лась в по­ли­гра­фии сплош­ным разо­ча­ро­ва­ни­ем — и это бы­ло как бы нор­маль­но и при­ем­ле­мо в ху­до­же­ствен­ном ми­ре. A об успе­хе ху­дож­ни­ка пе­ча­ти (как и ху­дож­ни­ка-кон­струк­то­ра, ар­хи­тек­то­ра и т.п.) бы­ло при­ня­то су­дить по его на­ме­ре­ни­ям: по про­ек­там, чер­те­жам, эс­ки­зам, ма­ке­там (по­мнишь: «Я пла­нов на­ших лю­блю гро­маdieu...»?). Раз­ви­тие книж­но­го ди­зай­на, как и иных ви­дов ди­зай­на, бы­ло за­мо­ро­же­но на той ста­дии, ко­то­рая бы­ла от­прав­ной в ис­то­рии ми­ро­во­го ди­зай­на ХХ ве­ка. Он су­ще­ство­вал ско­рее как де­ко­ра­тив­ное, при­клад­ное ис­кус­ство, как глу­хая про­вин­ция изящ­ных ис­кусств со­ци­а­ли­сти­че­ско­го ре­а­лиз­ма.

Вме­сте с тем стан­ко­ви­за­ция «ис­кус­ства кни­ги» иг­ра­ла на са­мо­лю­бии ху­дож­ни­ков, экс­плу­а­ти­ро­ва­ла (и от­ча­сти ком­пен­си­ро­ва­ла) их твор­че­скую не­удо­вле­творён­ность. Она под­ме­ня­ла под­лин­ные про­фес­си­о­наль­ные цен­но­сти мни­мы­ми, ра­дость пре­тво­ре­ния за­мыс­ла в из­де­лие — лю­бо­ва­ни­ем тех­ни­че­ским ма­стер­ством ис­пол­не­ния эс­ки­за, ори­ги­наль­но­стью и остро­уми­ем «за­дум­ки».

Так про­хо­ди­ли де­ся­ти­ле­тия. Грёзы ху­дож­ни­ков о Пре­крас­ной Кни­ге, их твор­че­ство, спо­ры, ссо­ры, стра­сти-мор­да­сти, вы­став­ки, кон­кур­сы и т.п. — ужи­ва­лись с гру­бой ре­аль­но­стью, в ко­то­рой пе­чать бы­ла пре­ро­га­ти­вой вла­сти, охот­но под­карм­ли­вав­шей и пре­крас­но­душ­ных при­дур­ков, и хит­ро­жо­пых ка­рье­ри­стов с па­лит­рой на­пе­ре­вес, с рав­ным не­тер­пе­ни­ем ожи­дав­ших шан­са от­ли­чить­ся — в оформ­ле­нии ли «юби­лей­но­го» из­да­ния, ли­бо кни­ги, на­прав­ля­е­мой для пе­ча­ти за ру­беж. [Лю­бо­пыт­но, что со­труд­ни­че­ство с про­сто­душ­ны­ми за­гра­нич­ны­ми пе­чат­ни­ка­ми, вос­пи­тан­ны­ми на чуж­дой нам схе­ме «кли­ент/по­став­щик», бы­ло ку­да сво­бод­ней и есте­ствен­ней, чем с на­ши­ми бди­тель­ны­ми со­оте­че­ствен­ни­ка­ми, «ста­лин­ски­ми пе­чат­ни­ка­ми».]

По­ка же ху­дож­ни­ки со­вет­ской кни­ги уби­ва­ли друг дру­га в за­нуд­ных пре­ре­ка­ни­ях о том, что для неё важ­нее — «еди­ный ор­га­низм» или «ху­до­же­ствен­ный об­раз», власть спо­кой­но и уве­рен­но уси­ли­ва­ла свой кон­троль за все­ми тех­ни­че­ски­ми сред­ства­ми, ко­то­ры­ми их ино­стран­ные кол­ле­ги еже­днев­но поль­зу­ют­ся при ис­пол­не­нии за­ка­зов — ре­аль­ных, ком­мер­че­ских (а не мни­мых «со­ци­аль­ных»), ро­ждён­ных под­лин­ны­ми ну­жда­ми об­ще­ства (а не те­ма­ти­че­ски­ми планaми из­да­тельств или пла­на­ми вы­ста­вок Со­ю­за ху­дож­ни­ков, утвер­ждён­ны­ми в Гос­ком­из­да­те и в ЦК КПСС): за ксе­рок­са­ми, фо­то­ла­бо­ра­тор­ным обо­ру­до­ва­ни­ем, вся­ки­ми там диа­ти­па­ми и лет­тер­фо­та­ми, се­лек­три­ка­ми (не ис­клю­чая и про­стых пиш­ма­ши­нок), шрифт ко­то­рых спе­ци­аль­но по­вре­ждал­ся (ме­тил­ся) и ста­вил­ся на учёт «в уста­нов­лен­ном по­ряд­ке». Ка­та­ло­ги ти­по­гра­фий вы­пус­ка­лись ис­клю­чи­тель­но «для слу­жеб­но­го поль­зо­ва­ния», а для ра­бо­ты (упа­си бо­же, в ма­стер­ской или до­ма!) их при­хо­ди­лось — вы­пра­ши­вать.

Ты по­мнишь, од­но вре­мя ввоз ком­пью­те­ров был про­сто за­прещён, а по­том как-то об­ло­жи­ли их та­кой по­шли­ной, что­бы ни­ко­му не по­вад­но бы­ло при­во­зить... Был и мо­мент оза­ре­ния: ком­пью­те­ры вво­зить раз­ре­ши­ли, но (ага! ага!) — без прин­те­ров... Тут, на­вер­ное, ска­за­лась рас­те­рян­ность пе­ред но­вой тех­но­ло­ги­ей на­бо­ра тек­ста: как же по­ме­тить шрифт?! А во­об­ще го­во­ря, а ля герр ком а ля герр (да­же если та «герр» — фру­ад...); си­ту­а­ция сло­жи­лась пре­за­бав­ная: с «той» сто­ро­ны мерз­кий КО­КОM за­пре­щал про­да­вать «им­пе­рии зла» ком­пью­те­ры со стра­те­ги­че­ски важ­ным 286-м и 386-м chi­пом, а у нас то­же вво­зить бы­ло низ­зя!

Но­вые вре­ме­на вдре­без­ги раз­не­сли теп­лич­ное хо­зяй­ство со­ци­а­ли­сти­че­ско­го ис­кус­ства, а с ним и жиз­ни мно­гих ма­сте­ров «фа­бри­ки грёз», по­рой пер­во­класс­ных ху­дож­ни­ков. Власть пе­ре­ста­ла их под­карм­ли­вать и суб­си­ди­ро­вать дис­кус­сии об «ор­га­низ­ме» и «об­ра­зе». Все вдруг ока­за­лись предо­став­лен­ны­ми са­ми се­бе. «Са­мая чи­та­ю­щая стра­на в ми­ре», ка­за­лось, вдруг пе­ре­ста­ла чи­тать, пе­ре­ста­ла вы­пи­сы­вать га­зе­ты и жур­на­лы и по­ку­пать кни­ги. По­ли­гра­фи­че­ская ин­ду­стрия ста­ла ис­кать свои спо­со­бы вы­жить. Воль­ное же сло­во об­ре­ло ка­фед­ру и ру­пор в пер­со­наль­ном ком­пью­те­ре (тем са­мым он оправ­дал худ­шие опа­се­ния ре­жи­ма, ко­то­ро­му в те­че­ние мно­гих де­ся­ти­ле­тий уда­ва­лось сдер­жи­вать и/или ней­тра­ли­зо­вать раз­ви­тие средств ин­фор­ма­ции — будь то ко­рот­ко­вол­но­вое или уль­тра­ко­рот­ко­вол­но­вое ра­дио­ве­ща­ние, спут­ни­ко­вое те­ле­ви­де­ние, ра­дио­те­ле­фон, ксе­рокс или что угод­но). Мне встре­ча­лись впол­не серьёз­ные ис­сле­до­ва­ния на те­му о том, «как ПК убил ком­му­низм»...

Зна­ме­на­тель­но, что имен­но ну­жды оформ­ле­ния тек­ста на ком­пью­те­ре да­ли тол­чок воз­ро­жде­нию ти­по­гра­фи­ки в Рос­сии. Ведь гос­по­ли­гра­фия СССР по боль­шо­му-то счёту и не ну­жда­лась ни в ка­ких там но­вых шриф­тах, ни в усо­вер­шен­ство­ва­нии и раз­ви­тии ти­по­гра­фи­ки (как и со­вет­ской тор­го­вле не нуж­ны бы­ли ре­кла­ма, упа­ков­ка, а из­де­ли­ям — ди­зайн). Во­ло­дя! Как же, на­вер­ное, не­при­выч­но ощу­ще­ние то­го, что твоя ра­бо­та нуж­на не для «за­кры­тия пла­но­вой те­мы на квар­тал», но для — об­ще­ства!

Итак, «Па­ра­Граф» озву­чил «глас­ность» шриф­та­ми, точ­нее — фон­та­ми, и это за­ме­ча­тель­но. Не ме­нее за­ме­ча­тель­на и ис­то­рия соб­ствен­но ро­жде­ния, раз­ви­тия и успе­ха «Па­ра­Гра­фа», осно­ван­но­го груп­пой пред­при­им­чи­вых про­грам­ми­стов, увлёк­ших с со­бой из пу­сты­ни со­вет­ских НИИ тех, кто был — ра­бо­то­спо­со­бен. И в де­ло­вом пла­не, на фо­не хамcко­го рус­ско­го ка­пи­та­лиз­ма, «Па­ра­Граф» вы­гля­дит (во вся­ком слу­чае со сто­ро­ны) как ка­кая-ни­будь Пер­вая об­раз­цо­вая бри­га­да ка­пи­та­ли­сти­че­ско­го тру­да. Де­ла­ет день­ги чест­ным [!], про­из­во­ди­тель­ным [!], ква­ли­фи­ци­ро­ван­ным [!] тру­дом. Вы­пус­ка­ет про­дук­цию вы­со­ко­го ка­че­ства [!], нуж­ную лю­дям. Со­блю­да­ет меж­ду­на­род­ные за­ко­ны об ав­тор­ском пра­ве [?!]. Поль­зу­ет­ся ав­то­ри­те­том в от­ра­сли — как у се­бя до­ма, так и во всём ми­ре (по­след­нее мне бо­лее все­го и до­под­лин­но ве­до­мо).

Рас­ши­ре­ние меж­ду­на­род­но­го об­ще­ния — чер­та на­ше­го вре­ме­ни. Его мас­шта­бы, ско­рость, раз­но­об­ра­зие форм по­ра­жа­ют во­об­ра­же­ние. Гло­ба­ли­за­ция ин­фор­ма­ци­он­но­го об­ме­на предъ­яв­ля­ет всё но­вые тре­бо­ва­ния к ди­зай­ну ин­фор­ма­ции, об­нов­ля­ет его вы­ра­зи­тель­ные сред­ства, его язык. Од­но из но­вей­ших на­прав­ле­ний его раз­ви­тия — осво­е­ние рас­ши­рен­но­го (c 256 до 654 для Windows 95) ком­плек­та шриф­то­вых зна­ков для пе­ре­да­чи и приёма тек­сто­вых со­об­ще­ний, ра­бо­та над шест­на­дца­те­рич­ной си­сте­мой ко­ди­ров­ки (Unicode) зна­ков лю­бых си­стем пись­ма.

В этом тех­но­ло­ги­че­ском кон­тек­сте гра­фи­че­ская кон­вер­ген­ция раз­лич­ных си­стем пись­мен­но­сти не­из­беж­на. Она яв­ля­ет­ся един­ствен­но прак­ти­че­ским ре­ше­ни­ем при про­ек­ти­ро­ва­нии «су­пер­фон­тов», вклю­ча­ю­щих зна­ки не­сколь­ких пись­мен­но­стей од­но­вре­мен­но. Так сло­жи­лось, что рус­ские ди­зай­не­ры ока­за­лись под­го­тов­ле­ны к этой ра­бо­те мно­го луч­ше их ино­стран­ных кол­лег, боль­шин­ство ко­то­рых при­выч­но рас­смат­ри­ва­ло про­ек­ти­ро­ва­ние non-Latins как сфе­ру эк­зо­ти­че­ско­го, далёкую от при­выч­но­го кру­га ху­до­же­ствен­ных про­блем «нор­маль­ной» ти­по­гра­фи­ки.

Од­но­вре­мен­ная раз­ра­бот­ка ри­сун­ков шриф­тов для не­сколь­ких пись­мен­но­стей (ча­ще все­го — на ла­тин­ской и ки­рил­лов­ской осно­ве) бы­ла нор­мой в ра­бо­те От­де­ла на­бор­ных шриф­тов НИИ­По­ли­граф­ма­ша, alma mater ве­ду­щих ма­сте­ров «Па­ра­Гра­фа» — ведь НИИ­По­ли­граф­маш обес­пе­чи­вал воз­мож­но­сти ти­по­граф­ско­го на­бо­ра на всех ста два­дца­ти с чем-то язы­ках на­ро­дов не­объ­ят­но­го СССР, где при­ме­ня­лись пять пись­мен­но­стей (ки­рил­ли­ца, ла­ти­ни­ца, ар­мя­ни­ца, гру­зини­ца и евре­и­ца). Гор­до­стью ОНШ бы­ла и об­шир­ная про­грам­ма раз­ра­бот­ки шриф­тов на осно­ве араб­ской и ин­дий­ских пись­мен­но­стей.

Симп­то­ма­тич­но, что по­все­днев­ная прак­ти­ка ди­зай­не­ров ОНШ на­хо­ди­лась в кри­ча­щем про­ти­во­ре­чии с их де­кла­ра­ци­я­ми о на­ци­о­наль­ном свое­об­ра­зии и клас­со­вой са­мо­быт­но­сти со­вет­ско­го шриф­та. Мне вспо­ми­на­ют­ся глу­бо­ко­мыс­лен­ные по­уче­ния √: «Мо­ло­дой че­ло­век, в рус­ском язы­ке „о“ зву­чит не так, как во фран­цуз­ском, а по­то­му оно долж­но иметь иной, от­лич­ный от фран­цуз­ско­го „о“, ри­су­нок...»; a «за­пад­ный шрифт ре­клам­но­го ти­па Гель­ве­ти­ка» (© ‡, 1964)? По­ро­жде­ния ехид­ни­ны! Наи­бо­лее по­пу­ляр­ные со­вет­ские гар­ни­ту­ры не­из­мен­но ока­зы­ва­лись не чем иным, как ки­рил­ли­зо­ван­ны­ми за­пад­ны­ми шриф­та­ми: Ли­те­ра­тур­ная = Lateinisch, Ака­де­ми­че­ская = Sorbonne (Cheltenham), Школь­ная = Century Schoolbook, Жур­наль­ная = Excelsior и т.д. Ори­ги­наль­ная ра­бо­та ОНШ, по­лу­чив­шая за­слу­жен­ное при­зна­ние по­ли­гра­фии и из­да­тельств, — Бан­ни­ков­ская гар­ни­ту­ра — бы­ла, на­вер­ное, един­ствен­ным до­сти­же­ни­ем в ти­по­гра­фи­ке, вдох­но­влён­ным кам­па­ни­ей «борь­бы с кос­мо­по­ли­тиз­мом» кон­ца 40‑х го­дов, де­кла­ри­ро­вав­шей об­ра­ще­ние к на­ци­о­наль­но­му на­сле­дию. [Па­ра­док­саль­но, что ис­то­ри­че­ская мо­дель Бан­ни­ков­ской гар­ни­ту­ры — пет­ров­ский гра­ждан­ский шрифт — был спро­ек­ти­ро­ван по мо­ти­вам за­пад­ной ан­ти­к­вы XVII ве­ка.]

Сим­во­лом от­кры­то­го при­зна­ния род­ства с за­пад­ной тра­ди­ци­ей (как и встреч­но­го при­зна­ния раз­ви­тия на­шей ти­по­гра­фи­ки ча­стью ми­ро­во­го про­цес­са) мо­жет слу­жить со­труд­ни­че­ство «Па­ра­Гра­фа» с «Ай-Ти-Си», Меж­ду­на­род­ной шриф­то­вой кор­по­ра­ци­ей. За не­сколь­ко лет сов­мест­ной ра­бо­ты нам уда­лось вы­пу­стить объ­ёми­стый па­кет очень хо­ро­ших шриф­то­вых гар­ни­тур, на уров­не ми­ро­вых стан­дар­тов. За­ме­ча­тель­но, что эта ра­бо­та про­дол­жа­ет­ся пол­ным хо­дом. По­хо­же, что она по­слу­жи­ла хо­ро­шей мо­де­лью для со­труд­ни­че­ства с дру­ги­ми ино­стран­ны­ми парт­нёра­ми, да­ла «Па­ра­Гра­фу» надёж­ный плац­дарм для рас­ши­ре­ния «при­сут­ствия» на ми­ро­вом рын­ке шриф­та.

Из это­го опы­та мож­но сде­лать сра­зу не­сколь­ко от­рад­ных вы­во­дов: 1) у нас есть по­тен­ци­ал для пол­но­цен­но­го, на рав­ных, со­труд­ни­че­ства с ино­стран­ны­ми кол­ле­га­ми — с со­блю­де­ни­ем всех «пра­вил иг­ры», при­ня­тых для это­го в при­лич­ном об­ще­стве; 2) мы впол­не спо­соб­ны по­нять, оце­нить и да­же вжить­ся в ху­до­же­ствен­ный за­мы­сел шриф­та, спро­ек­ти­ро­ван­но­го в рас­чёте на иную (non-Cyrillic) ал­фа­вит­ную осно­ву; 3) мы в со­сто­я­нии ин­тер­пре­ти­ро­вать этот за­мы­сел в при­ме­не­нии к род­ной ки­рил­ли­це — с со­блю­де­ни­ем всех услов­но­стей и пра­вил, при­ня­тых в гра­фи­ке рус­ско­го шриф­та.

«Услов­но­стей и пра­вил» — ну­жда­ет­ся, ко­неч­но, в уточ­не­нии. Ки­рил­лов­ская ти­по­гра­фи­ка мно­го мо­ло­же сво­ей ла­тин­ской се­стры (ку­зи­ны?). Кон­струк­ция её зна­ков не так усто­я­лась, как в ла­ти­ни­це: «воз­мож­ны ва­ри­ан­ты». То же ха­рак­тер­но и для иных мла­до­ти­по­граф­ских пись­мен­но­стей — араб­ской, еврей­ской, ин­дий­ских и др. По­то­му сре­ди ху­дож­ни­ков, ри­су­ю­щих non-Latins, нет (или так ма­ло) со­гла­сья в том, как «на са­мом де­ле» долж­ны вы­гля­деть те или иные зна­ки.

Для фор­ми­ро­ва­ния тра­ди­ции нуж­но вре­мя. Не­об­хо­ди­мо дать ти­по­гра­фи­ке шанс сво­бод­но­го — есте­ствен­но­го! — раз­ви­тия в те­че­ние двух-трёх сто­ле­тий. У ки­рил­ли­цы та­ко­го шан­са не бы­ло. Ис­то­рия по­ка­за­ла, что её, как «бед­ную де­вуш­ку, вся­кий оби­деть мо­жет». И ро­ди­лась-то она не есте­ствен­но, а как бы че­рез ис­кус­ствен­ное за­ча­тие: её при­ду­ма­ли. И Пётр Алек­се­е­вич её на гол­ланд­ский ма­нир вы­со­чай­ше пе­ре­ли­це­вать со­из­во­лил. И по­том ре­фор­ми­ро­ва­ли и улуч­ша­ли её не­счёт­но — и свои, и чу­жие.

В со­вет­скую эпо­ху, ко­гда «шриф­то­вое хо­зяй­ство» бы­ло взя­то на спе­цучёт, раз­ви­тие ти­по­гра­фи­ки бы­ло пре­се­че­но за не­на­доб­но­стью. Как сек­са, ти­по­гра­фи­ки в СССР — не су­ще­ство­ва­ло... Од­но­вре­мен­но с рас­про­стра­не­ни­ем ри­со­ван­но­го шриф­та (все мы ри­со­ва­ли шрифт, а что нам оста­ва­лось?!) к ху­дож­ни­кам кни­ги при­шло уди­ви­тель­ное, ни с чем не срав­ни­мое «чув­ство хо­зя­и­на» шриф­та, и его ри­со­ва­ние сде­ла­лось ин­тим­ным сред­ством са­мо­утвер­жде­ния. В от­сут­ствие на­сто­я­щей шко­лы, в про­ти­во­есте­ствен­ных об­сто­я­тель­ствах си­му­ля­ции ти­по­гра­фи­ки под­руч­ны­ми сред­ства­ми, шриф­то­вая гра­фи­ка пре­вра­ти­лась в уни­каль­ное по на­ка­лу стра­стей ри­ста­ли­ще ху­дож­ни­че­ских ам­би­ций. Жар этих «раз­бо­рок» ощу­ща­ет­ся и по­ны­не.

Ни­ги­лизм и не­по­чте­ние к тра­ди­ции, к соб­ствен­но­му на­сле­дию, ис­то­ри­че­ски свой­ствен­ные рус­ско­му ха­рак­те­ру, при­ня­ли в ХХ ве­ке ка­та­стро­фи­че­ские мас­шта­бы («В сво­их дер­за­ни­ях все­гда [sic] мы пра­вы!»). В на­шем ис­кус­стве, «жив­шем» по жест­ким пра­ви­лам, уста­нов­лен­ным свы­ше, вся­кий, есте­ствен­но, ис­кал уго­лок, где мож­но бы­ло ощу­тить се­бя не ра­бом (или наём­ным ра­бот­ни­ком), но — хо­зя­и­ном по­ло­же­ния, а луч­ше дик­та­то­ром. Оты­гры­ва­лись и на бук­вах. Кто из ри­со­валь­щи­ков шриф­та не ощу­щал се­бя ми­ни-Пет­ром Ве­ли­ким — впра­ве су­дить, пе­ре­смат­ри­вать, по­прав­лять, улуч­шать ки­рил­ли­цу? Бе­да... [Се­го­дня этот про­из­вол, по­ро­жде­ние про­из­во­ла (и не­ве­же­ства), по­лу­чил мощ­ную тех­но­ло­ги­че­скую ба­зу — ком­пью­тер­ные про­грам­мы для про­ек­ти­ро­ва­ния/ре­дак­ти­ро­ва­ния шриф­та. В го­ря­чих ру­ках эн­ту­зи­а­ста они обес­пе­чи­ва­ют воз­мож­ность ско­рост­но­го из­го­тов­ле­ния фон­тов-мон­стров в не­огра­ни­чен­ных ко­ли­че­ствах.]

От­рад­но ви­деть, что в этих об­сто­я­тель­ствах «Па­ра­Гра­фу» удаёт­ся по­сле­до­ва­тель­но при­дер­жи­вать­ся впол­не опредёлен­ной — кон­сер­ва­тив­ной и объ­ек­тив­ной — трак­тов­ки по­стро­е­ния ки­рил­лов­ских шриф­то­вых зна­ков, ли­нии, про­дол­жа­ю­щей пре­рван­ную тра­ди­цию ве­ду­щих до­ре­во­лю­ци­он­ных рус­ско-гер­ман­ских сло­во­ли­тен. Во­об­ще, эта по­зи­ция пре­ем­ствен­но­сти осо­бо до­ро­га мне в на­ше бур­ное вре­мя. Тро­га­ет и то, что вы не от­ре­ка­е­тесь и от ис­то­ри­че­ско­го род­ства с НИИ­По­ли­граф­ма­шем, из скуд­но­го ло­на ко­то­ро­го вы­шли, как евреи из пле­на еги­пет­ско­го, са­мые опыт­ные ма­сте­ра «Па­ра­Гра­фа».

Во­ло­дя, чест­но го­во­ря, мне не­лег­ко се­бе пред­ста­вить, ка­ких уси­лий сто­ит «Па­ра­Гра­фу» со­хра­нять вер­ность при­ня­то­му кур­су. За­гад­кой для ме­ня остаёт­ся и то, как вам удаёт­ся со­че­тать ком­мер­цию с мис­си­о­нер­ством — в не­ста­биль­ных и не­пред­ска­зу­е­мых усло­ви­ях пост­со­вет­ско­го «эко­но­ми­че­ско­го про­стран­ства». Твёр­до знаю од­но: «Па­ра­Гра­фу» вы­па­ло стать пи­о­не­ром осво­е­ния «за­леж­ных зе­мель» рус­ской куль­ту­ры. Он ока­зал­ся при­зван ис­то­ри­ей для ве­ли­кой ра­бо­ты вос­ста­нов­ле­ния сво­бо­ды сло­ва. Его за­слу­ги в этом ве­ли­ки. Yes. Ура... Но ему же пред­сто­ит и не ме­нее мо­ну­мен­таль­ная за­да­ча со­зда­ния средств об­ме­на ин­фор­ма­ци­ей на но­вом, бо­лее вы­со­ком уров­не, ко­то­рый дол­жен вы­ве­сти рус­скую трой­ку на гло­баль­ный information superhighway.

В са­мом де­ле. Се­го­дня рус­ский биз­нес го­во­рит по-ан­глий­ски. Это его лин­гва фран­ка. Ла­ти­ни­цы на ули­цах Моск­вы нын­че, на­вер­ное, боль­ше, чем в Ки­е­ве или Мин­ске «под нем­цем», в го­ды вой­ны. И пра­во, грех бы­ло за­быть о том — впол­не на­шен­ском, не­заём­ном — гра­фи­че­ском на­сле­дии, осво­е­ние ко­то­ро­го со­ста­ви­ло бы ве­со­мый вклад в ми­ро­вую со­кро­вищ­ни­цу ти­по­гра­фи­че­ско­го ис­кус­ства. Ко­неч­но, это не толь­ко до­пет­ров­ская ки­рил­ли­ца (вязь, устав и т.п.). По­ре­фор­мен­ные рус­ские ан­ти­к­вы XVIII–XIX ве­ков от­ме­чал [по­рой весь­ма при­вле­ка­тель­ный] je ne sais quoi (эда­кий ра­шен эк­с­ент), за­слу­жи­ва­ю­щий и ис­сле­до­ва­ния, и ху­до­же­ствен­ной раз­ра­бот­ки.

Да уж. По­хо­же, од­на­ко, что судь­ба не даёт вам по­чить (ну хо­тя бы при­кор­нуть!) на лав­рах. Ведь, в кон­це кон­цов, и по­ны­не на­ша — про­шлая и но­вая — жизнь длит­ся в пре­де­лах не­из­быв­но­го «ждать и до­го­нять». И не то что­бы рань­ше мы всё жда­ли — ско­рее бе­жа­ли в меш­ках, боль­ше «на ме­сте». А те­перь вот до­го­нять. И да­же не столь­ко весь про­чий мир, сколь­ко — се­бя: вон бы уже где бы­ли, ка­бы не. По­хо­же, это по­лу­ча­ет­ся. Толь­ко вот я всё се­бе ду­маю: до­ведёт­ся ли про­сто жить и ра­бо­тать — не в стро­гом и не в уси­лен­ном, а в об­щем, штат­ном ре­жи­ме? До­стиг­ли ли мы уже стар­то­вой ли­нии, от­ку­да нор­маль­ный ход? До­ста­ло бы сил. Ве­ры, на­де­жды и лю­бви. Да вро­де бы их вам не за­ни­мать стать. Хо­ро­шо ска­зал Брод­ский:

Но мы жи­вы, по­ка­мест

                   есть про­ще­нье и шрифт.

Об­ни­маю вас всех, до­ро­гие мои.
Мак­сим