тимология шрифтовых форм не менее важна, но гораздо менее исследована, чем этимология языка. Благодаря популярности шрифтов Самнера Стоуна, вышедших в свет на заре цифровой эпохи, его имя стало почти нарицательным, но всемирно известный дизайнер и основатель шрифтового отдела Adobe отнюдь не ограничивается своими ранними успехами. Перед нами — тонкий дизайнер, серьёзный исследователь истории шрифта, каллиграф, преподаватель и увлекательный собеседник. О шрифтовых технологиях, о жизни и творчестве, о преподавании и планах специально для журнала Самнер Стоун рассказал Мише Белецкому.
Я хотел бы немного поговорить о том, как вы увлеклись каллиграфией и стали
заниматься типографикой. Я слышал, что на вас оказал влияние Ллойд Рейнольдс.
Ллойд Рейнольдс (Lloyd J. Reynolds), несомненно, покорил меня, когда я впервые приехал учиться в Рид-колледж — небольшой гуманитарный вуз в Портленде, штат Орегон. В 1963 году там было невозможно не обратить внимания на вход в кафетерий, увешанный рукописными плакатами. До этого у меня не было абсолютно никакого представления о каллиграфии, я даже толком не знал, что это такое. Вскоре я узнал, что все эти плакаты написаны студентами, учениками Рейнольдса. Это были объявления о событиях студенческой жизни на рулонах обёрточной бумаги. Так я впервые познакомился с чем-то важным, что происходило в кампусе: несколько моих друзей по-настоящему увлекались этим. После окончания колледжа я учился на летнем курсе у Рейнольдса. Оказалось, что это был последний курс, который он вёл в Рид-колледже. Он продолжил преподавать в художественной школе при музее Портленда и нескольких других местах, давать мастер-классы. После этого курса он передал эстафетную палочку, вернее перо, Роберту Палладино (Robert Palladino), который мелькает последнее время в новостях в связи со Стивом Джобсом. У него Джобс учился каллиграфии в Рид-колледже несколько лет спустя.
Любопытно, что вы оба приобщились к каллиграфии именно там.
Верно. Я не работал непосредственно со Стивом Джобсом, но однажды сидел с ним в его кабинете и участвовал в выборе шрифтов второго комплекта для принтеров LaserWriter. В первом комплекте встроенных шрифтов были Times New Roman, Helvetica, Symbol и Courier. Мы выбирали дополнительные шрифты, и это вылилось в настоящую перепалку. Кроме меня, представлявшего Adobe, там были ребята из ITC, Linotype со своими предпочтениями, так что споры разгорелись нешуточные. Таким образом, через Джобса и меня Рейнольдс повлиял на то, что теперь мы видим на экранах компьютеров. Ещё один студент Рейнольдса, Чак Бигелоу (Charles Bigelow), вместе с Крис Холмс (Kris Holmes), ученицей Палладино, разработали Lucida, ставший впоследствии системным шрифтом для компьютеров «Maкинтош».
Первая волна массового интереса к типографике возникла двадцать лет назад, когда появилась возможность делать шрифты на «Макинтошах» при помощи программы Fontographer. Потом эта волна немного схлынула. Теперь мы на пике ещё одной волны. Как бы вы объяснили эти процессы?
Я думаю, что это происходит со многими явлениями, которые составляют личный опыт человека. С едой, к примеру. Если поначалу вы просто стараетесь следить за своим рационом, то в конце концов углубляетесь в эту тему, становитесь взыскательнее и начинаете выбирать более полезные продукты. У вас вырабатывается определённый вкус, вы даже можете задуматься о происхождении вашей пищи. Со шрифтами схожая ситуация. Пользователи начинают лучше разбираться в типографике и в конце концов втягиваются и стремятся разрабатывать шрифты самостоятельно. Многие из них, как большинство моих студентов, уже профессиональные дизайнеры-графики, которые хотели бы знать всё об истории шрифта и его особенностях.
Мы очень долгое время воспринимали буквы как должное и утратили знание об их происхождении и структуре. Даже люди, которые считаются экспертами, не до конца понимают, почему те или иные буквы обладают определённой формой. Единственный период в западной истории, когда на буквах было сосредоточено серьёзное внимание, — Средневековье, однако сегодня, разглядывая средневековые книги, мы зачастую обращаем внимание лишь на их декоративную часть. Возьмите в руки любую книгу об иллюминированных манускриптах: в большинстве случаев авторы сосредотачиваются на изображениях, а не на шрифте. Научные изыскания по истории шрифта пока не включены в академические программы, с точки зрения универститетов такой дисциплины не существует. Обучение типографике в вузах до недавнего времени воспринималось студентами как нечто сухое — необходимое, но обременительное, наподобие статистики для экономистов, и многие её терпеть не могли. Однако ситуация меняется, люди начинают понимать, что происхождение букв — очень сложная и глубокая сфера знаний, и ещё многое в ней можно открыть, если достаточно углубиться.
Чтобы понять, что мы делаем, необходимо заглянуть в историю. Ведь на самом деле буквы сделаны... из других букв. Нельзя забывать о межкультурном взаимодействии. Например, первое появление засечек в надписях прослеживается предположительно в IV веке до н.э. в греческих колониях на турецком побережье, а как орнаментальный элемент они восходят к персидской культуре. Персию завоевал Александр Великий и очень любил её, даже какое-то время носил персидские одежды. В книге Стенли Морисона «Политика и письменность» (Politics and Script) вы прочтёте, что первая известная греческая надпись с засечками датируется примерно 330 годом до н. э. Она была обнаружена в храме, посвящённом Александру. Буквы невероятно жизнеспособны, они используются в течение долгих периодов и способны возрождаться спустя долгое время. Буквы колонны Траяна, ставшие сегодня вездесущими, не были так уж известны на протяжении почти всей истории. Занятно поразмыслить о том, что именно в наши дни шрифт на основе этих букв пользуется наибольшей популярностью со времён эпохи его прототипа, конца I века до н.э. — начала III века н. э.
Ваша академическая база помогает или, может быть, является препятствием для вашего дизайнерского опыта?
Я изучал математику и социологию в университете. Главным образом, потому, что мой отец был социологом. Думаю, на самом деле я изучал социологию, потому что хотел понять отца — больше, чем я хотел понять социологию, как оказалось. Я считал социологию интересной частью знаний о мире, но совершенно точно не главной, и мне казалось, что ребята, которые этим занимаются, погрязли в скучных вещах. Сейчас у меня больше уважения к этой дисциплине, чем в колледже, но тогда я был в каком-то смысле разочарован. Позже я увлекся психологией — это было в Рид-колледже.
Интересоваться каллиграфией я начал после окончания колледжа, посещал курсы Рейнольдса и другие. Вернулся в Портленд после недолгого пребывания в Сан-Франциско и посещал курсы в художественной школе при музее Портленда — по рисунку и живописи, гончарному мастерству и тому подобному. Я был страстно увлечён каллиграфией, и у меня была чудесная работа на полдня на почте. Иногда мне хочется, чтобы те времена вернулись.
Хорошая карьера!
(Смеётся) Идеальная, да. Я много занимался каллиграфией в конце шестидесятых — 68-м, 69-м. На курсе Рейнольдс показывал фильм о том, как работает Герман Цапф, и этот фильм был снят в компании Hallmark, потому что тот работал у них в качестве консультанта и приезжал в компанию каждый год. Я отработал в Hallmark два года, и мне посчастливилось поработать с ним. Фильм начинается с момента, когда он рисует на доске буквы с росчерками. Просто потрясающе, я никогда не видел ничего подобного.
Тогда же я повстречался с Эдвардом Катичем (Edward Catich). Катич исследовал истоки и построение букв римского монументального письма. Рейнольдс договорился, чтобы он приехал к нам в кампус и вырезал на камне названия корпусов. Мне довелось присутствовать при этом. Увиденное и мой интерес к каллиграфии повлияли на то, что я устроился в Hallmark.
Именно в Hallmark я узнал о шрифтовом дизайне. Вскоре после моего прихода они купили машину для фотонабора, которые тогда только-только стали поступать в продажу. Один умный парень быстро разобрался, как она работает. У них были фотографические матрицы для машины, так что они могли набирать собственные алфавиты, многие из которых, конечно, были рукописными. Во внутренней части открытки, которая называлась sentiment, печаталась шрифтовая композиция. Внешняя сторона открытки с надписью вроде «Счастливого Дня матери» называлась заглавием. Художники Hallmark за долгое время выработали свой рукописный стиль таких надписей. На машине для фотонабора рукописные буквы превращали в шрифты. Одним из самых ужасных занятий раз в неделю (если не удавалось избежать этого) было ретуширование, которое занимало по меньшей мере полдня. Вы сидели с очень маленькой акварельной кисточкой «для букв» и белой гуашью закрашивали все крохотные пятнышки пыли от машины вокруг букв, а чёрной заполняли бреши в буквах и подправляли соединительные штрихи в курсивах.
Цапф с большой симпатией относился к художникам шрифта. Он вёл себя так, будто был одним из нас (я думаю, он был искреннен). Цапф знал, какой у художников был низкий статус, и очень сопереживал нашему брату. Он стремился привить нам технику письма, и было здорово перенимать его опыт.
Цапф нарисовал много алфавитов, которые местные умельцы переводили в фотонаборные шрифты. Он не оттачивал рисунок каждого знака, ведь он привык работать с резчиками пуансонов и высококвалифицированными дизайнерами словолитен, которые указывали ему на неточности рисунка или сами могли подладить исходный рисунок для нужного кегля. Был в «Холлмарк» человек, который занимался этой нетривиальной работой, — Майрон Маквей, тот самый, что разработал для них метод перевода рисованных литер на сетку фотонаборной машины.
Как много времени вам удавалось провести с Цапфом?
Цапф приезжал примерно на неделю или десять дней и мог целыми днями гулять по шрифтовому отделу. Он подходил к каждому и никуда не спешил. Он смотрел на нашу работу, предлагал что-то, тут же рисовал. Наблюдая за мастером такого уровня, можно перенять очень многое из того, что нельзя получить никаким иным способом. Его стол был за перегородкой от моего. Однажды он оформлял личный печатный бланк для президента компании, Дона Холла. Всё, что на нём было, — имя и фамилия, набраные прописными Оптимы. Казалось бы, что тут возиться, но Цапф не торопился. Он работал вдумчиво и размеренно, клал макет на пол, забирался на стул и смотрел, потом поправлял — и так целое утро. Такой серьёзный подход к задаче, на первый взгляд очень простой, меня многому научил и оставил глубокое впечатление.
Вы продержались в Hallmark два года, и что было после?
Я ушёл из «Холлмарк», переехал в Соному в Калифорнии, к северу от Сан-Франциско, в сельскую местность, и открыл свою дизайн-студию. Меня не привлекала суматоха крупных дизайнерских компаний и всё, чем они занимались. В основном я делал этикетки для расположенных здесь в изобилии виноделен — так можно было спокойно сосредоточиться на шрифте и каллиграфии. Я преподавал каллиграфию и в государственном Университете Сан-Франциско, и в отделении Университета Калифорнии в Сан-Франциско. Преподавал я достаточно много, проводил мастер-классы. Я стоял у истоков сообщества Friends of Calligraphy — одного из самых первых каллиграфических сообществ в США. Мне очень нравилось преподавать, но в тот момент у меня был маленький ребёнок, и я стал подумывать о поиске лучших возможностей. При этом моя жена не хотела уезжать из Калифорнии, в чём я её поддерживал.
И я подумал, что мне стоит вновь стать студентом и научиться профессии, никак не связанной с графическим дизайном. Одним из предметов, которые мне очень нравились в школе, была математика. Я поступил в магистратуру, где мне очень повезло с профессорами. Именно тогда я научился программировать. Я получил магистерскую степень, написал работу по неевклидовой геометрии: мне очень нравился неожиданный взгляд на вещи, пересмотр всем привычных аксиом. Затем я немного преподавал прикладную математику в маленьком муниципальном колледже поблизости от моего дома, также в Сономе. С учениками очень не повезло: мои студенты математику ненавидели и слушали курс только для галочки. Надо сказать, что сегодня мне, наоборот, очень повезло со студентами программы Type@Cooper.
Я начал работать над диссертацией, но быстро понял, что универститетскую работу в этой области мне найти будет трудно, и призадумался о том, чем же мне всё-таки заняться. Это был конец 70-х, тогда стали делать робкие попытки применить компьютерные технологии для набора текста. В Калифорнии была одна компания, которая делала цифровой набор, — Autologic. Она была первым успешным производителем цифровых фотонаборных машин, которые были очень быстрыми, очень дорогими и работали c электронно-лучевой трубкой высокого разрешения (720 dpi). Их машина пользовалась громадным спросом — почти все газеты Америки и многие газеты Европы пользовались ей благодаря её необычайной скорости. Они вышли на такой уровень, что могли конкурировать с гигантами Compugraphic и Linotype. Не хватало только собственных шрифтов.
Autologic наняла меня, чтобы я руководил отделом газетных шрифтов. Мы фотографировали существующие шрифты разных газет и оцифровывали их, довольно смехотворное занятие. Позже мы купили систему Ikarus, изобретение немецкого ядерного физика Петера Карова, который занялся компьютерным программмированием и создал компанию, выпускающую программное обеспечение для разработки цифровых шрифтов. Битовые карты были крайне неудобны: обладали большим объёмом, их было сложно редактировать, а для каждого нового устройства приходилось разрабатывать новую битовую карту. Изобретатель «Икаруса» придумал, что можно использовать описания основных контуров букв — своего рода готовые лекала, собранные в базу данных, на основе которой можно автоматически генерировать различные электронные форматы.
Разрабатывали ли вы на этом этапе новые шрифты?
Да. Роберт Слимбах был одним из тех, кого я нанял на работу. Он работал на меня в Autologic и сразу заинтересовался возможностью нарисовать новые шрифты. Он попытался создать шрифт, напоминающий знаменитый Palatino Цапфа. Я же разработал шрифт, который совершенно не вписывался в тогдашнюю реальность. Это был шрифт на основе унциала — не совсем унциала Виктора Хаммера, но что-то из той же оперы, он так и не пошёл в работу.
В 1983-м я переехал в Бостон и пошёл работать в Camex, маленький стартап, который выпускал векторные машины, в основном использовавшиеся для рекламной вёрстки. Этими же машинами на ранних стадиях пользовалась другая бостонская компания, Bitstream, для оцифровки шрифтов. Тогда же я и познакомился и немного поработал с Мэтью Картером и Майком Паркером (Майк даже пытался переманить меня к себе), придумал для них систему кодировки знаков (главным образом нелатинских) и помог им с первым каталогом шрифтов. Они написали собственные программы для компьютера Camex и разработали систему описания кривых с помощью множества окружностей. Это был замечательный год, в Camex были очень талантливые люди, но их погубила политика продвижения собственного «железа». Однажды утром в 1984-м я шёл на работу и увидел на витрине коробочку с экраном — новенький «Мак». Я зашёл в магазин, продавец мне его продемонстрировал, и до меня дошло: дни Camex сочтены.
Примерно в то время мне позвонил Джон Уорнок, один из двух основателей Adobe. Он сказал, что им нужен руководитель направления разработки шрифтов, и поинтересовался, не хочу ли я приехать на собеседование. Я ответил: «Да, конечно!»
В это время Adobe уже разработали PostScript?
Да, именно PostScript они и продавали. Их бизнес-план на тот момент был построен на разработке интерпретатора этого языка для производителей лазерных принтеров. Программа-интерпретатор встраивалась в принтер, и с компьютера можно было отправить на печать документ с подготовленным текстом и изображениями. Простота процесса привлекала многих, и поэтому Стив Джобс, например, поместил эту технологию в первый принтер LaserWriter. Любопытно, что ребята из Apple были поначалу так зациклены на компьютере и интерфейсах, что печать долго оставалась забытой, словно бедная родственница. Так было до тех пор, пока «Макинтош» не стал успешным и они не осознали, что им очень нужен какой-то высокотехнологичный принтер, потому что если вы купите Mac, а потом купите примитивный точечно-матричный принтер... (Смеётся) Да, это был новый уровень, можно было выбирать шрифты, но это всё равно был точечно-матричный принтер.
Джобс сразу понял, что лазерный принтер с «ПостСкриптом» — это то, что ему нужно, они обсудили это с Уорноком, и в результате был заключён первый большой контракт, который принёс кучу денег. Тогда я и пришёл в компанию.
Чем вам запомнилась работа в Adobe?
Когда я начал работать, я купил дубовый кульман и демонстративно поставил его в свой кабинет, чтобы подчеркнуть, что на экране будет делаться не всё. Это заметили. Помню, как главный инженер аппаратного оборудования приходил и говорил: «Хмм, вот это рабочий инструмент!» Думаю, что никто не понимал до конца, к чему мы шли в работе над шрифтами, хотя вокруг нас было много прессы, про Adobe писали бизнес-журналы. Adobe Garamond был одним из первых серьёзных проектов. Он был лучше Гарамонов-конкурентов — не просто «такой же хороший», а лучше. Затем в Adobe началась гонка: компания быстро росла, шрифт был невероятно успешен — отчасти потому, что в течение нескольких лет мы были «единственным парнем на деревне».
Расскажите, пожалуйста, о проекте Adobe Originals.
Как только было решено, что Illustrator станет розничным продуктом, появилась возможность розничной продажи шрифтов, и я заявил, что мы собираемся делать серию гарнитур Adobe Originals и продавать их в розницу. Adobe Originals начали шагать по миру — со своим именем и фирменным стилем. Я решил собрать группу профессионалов, которые выступали бы советниками и консультантами. Мы встречались дважды в год — эти люди были очень значимы для общей атмосферы и направления движения программы.
В ней были Элвин Эйзенман (Alvin Eisenman), глава дизайнерского отдела Йельского университета в то время, Стивен Гарвард (Steven Harvard), арт-директор Steinhour Press, Ленс Хайди (Lance Hidy), художник, фотограф, дизайнер со множеством талантов — как оказалось, я вдохновил его на создание очень интересного шрифта Penumbra. Джек Стуфахер (Jack Stauffacher), прекрасный печатник из Сан-Франциско, Роджер Блэк, который сегодня известен как арт-директор, дизайнер и предприниматель. Где-то на полпути к нам присоединился швейцарец Макс Кафлиш (Max Caflisch) — писатель, преподаватель, дизайнер шрифта, очень влиятельная фигура в европейской типографике. У нас было много гостей — Герард Унгер, Эрик Шпикерман, Луиз Фили (Louise Fili), множество разных людей принимало участие в этих встречах.
На встречах мы обсуждали проделанную работу и планировали новые проекты. После того как группа впервые взглянула на Trajan, появилась идея сделать ещё несколько шрифтов догутенберговской эпохи. Кэрол Туомбли пошла своим путём и создала Lithos и Charlemagne, которые, однако, и близко не подошли к популярности Траяна. Lithos оказался выстрелом в небо — шрифт стал очень популярным на короткий промежуток времени, но потом интерес к нему поутих. Думаю, так случилось из-за шрифта Мэтью Картера на основе греческих надписей на камне, который он сделал для Microsoft и который вывел Lithos с арены.
Я помню, что в середине 90-х всё, что выпускала Adobe, немедленно становилось хитом, особенно шрифты. Выходил маленький каталог, вроде периодического издания, в котором публиковались новые шрифты, и его расхватывали, чтобы увидеть, что же станет следующим хитом.
Верно, этот бизнес был весьма успешен. Вся программа имела коммерческий успех, о нас писала пресса. Компания росла очень стремительно, в последний год моё рабочее время уходило на совещания и я не мог участвовать в процессе создания новых шрифтов. Тогда мы уже сделали Caslon, Garamond, Trajan, Lithos и другие. Но основатели компании и многие сотрудники — «технари», специалисты по программному обеспечению — были увлечены компьютерами. Меня же увлекали буквы, шрифты. Порой я был озадачен реакцией технарей: коллеги считали, что магия не в буквах — магия в компьютере. Я ушёл и ни разу не пожалел об этом. Думаю, это было мудрое решение. Я открыл собственную студию, которая существует по сей день.
В Adobe вы создавали шрифты на основе нелатинской письменности?
Я много работал над японским. В определённый момент Adobe понадобились японские шрифты, которые они затем могли лицензировать и передавать производителям принтеров. Но компания хотела продавать свои собственные шрифты в формате PostScript. К счастью, благодаря конференции ATypI я знал японских шрифтовых дизайнеров. Я прошёлся по местным производителям наборных машин и переговорил с ними. Adobe стала сотрудничать с компанией Morisawa, так что в 87-м, 88-м и 89-м я часто бывал в Японии, работал в этом направлении и был без памяти влюблён в японские сады (смеётся). Я был очарован японской культурой, особенно письмом и поэзией.
Был ли у вас опыт работы с греческим алфавитом или кириллицей?
Нет, но уже после ухода из Adobe (это случилось в 1989 году. — Прим. ред.) я оказался в роли консультанта по расширению своих собственных начертаний ITC Stone, кириллизацию делала российская компания ParaType по лицензии ITC. Это был очень интересный процесс, потому что на самом деле я ничего не знал об истории кириллицы и её нынешнем состоянии. Мы обсуждали некоторые спорные, на мой взгляд, моменты, но не более. Традиция в формообразовании, как я выяснил для себя, всегда сильно влияет на процесс перевода латинского начертания в кириллическое или греческое. В этом процессе есть множество загадок и есть множество вопросов. А многие из этих вопросов на самом деле вопросы о политике, власти и культуре.
Вам кто-нибудь помогает в работе над нелатинскими шрифтами? Вы не боитесь ошибок?
Я всё делаю сам, есть у меня такая плохая привычка (смеётся). На определённом этапе работы я буду готов обратиться к коллегам за советом, хотя сейчас не такой момент. Среди них есть люди с большим опытом, которые смогут помочь. Вообще, такая работа является непростой не только для меня, но и для всех, кто этим занимается. Вспомним Германа Цапфа, который разработал арабский шрифт. На мой непосвящённый взгляд, это прекрасный шрифт. При этом в арабском мире им набирают исключительно детские книги! Видимо, он воспринимается таким. Три года назад в «Купер Юнионе» на интенсивной программе у меня учился парень по имени Тарек Атриси (сегодня он успешный арабский дизайнер), который рассказал мне, что один и тот же шрифт может ассоциироваться с разными эмоциями у египтян, сирийцев и ливанцев. Что весьма запутывает дело, не правда ли?
Сейчас часто спорят, нужно ли быть носителем языка для того, чтобы проектировать шрифты той или иной письменности. А вы как считаете?
Если и не носителем языка, то как минимум пользователем типографики, письма, каллиграфии. Необходим кто-то, кто в курсе традиций форм, иначе неизбежны ошибки.
Вы видели кириллическую версию ITC Bodoni 72? В библиотеке компании ParaType пока что представлен только шрифт для крупного кегля. Любопытно, что при работе над кириллической версией дизайнеры обращались к историческим бодониподобным шрифтам в России и переняли некоторые их формы, как если бы сам Бодони решил нарисовать кириллицу и имел бы хорошие образцы русских букв. Но, увы, таковых у него не было, и его собственная кириллица небезупречна.
Я не удивлён! Я видел кириллическую версию Bodoni 72, но не рассмотрел её достаточно внимательно. Что вы о нём думаете? Он успешен?
На самом деле мы хотели спросить, что вы о нём думаете. Позвольте показать вам несколько знаков, которые основаны на формах, многими дизайнерами воспринимаемых сегодня архаичными: Д, Ж, З, К, Л, У, Ц, Щ.
Я считаю, что и латинский ITC Bodoni является архаичным и сделанным под старину. Думаю, он создан таким намеренно.
Получается, если я возьму этот шрифт для современного проекта, его архаичная стилистика сильно повлияет на работу? Соответствует ли это вашему замыслу?
Да, пожалуй. Глядя сейчас на буквы, я могу сказать, что по своему духу они похожи на то, к чему мы стремились. Всё зависит от контекста и метода использования. Нам хотелось передать в Bodoni присутствие пера, некую рукодельность, вне всякого сомнения, потерянную в версии шрифта от ATF, в которой слишком много механического. Он был больше похож на начертания Didot, особенно поздние.
В них по-прежнему несколько больше утончённости, чем в версии Бентона.
Да, совершенно верно. Есть очень красивые начертания Didot, несмотря на безжалостность, с которой они были сделаны, а в некоторых случаях — и благодаря ей. К слову, я согласился прочесть краткий курс о дизайне классицистической антиквы в следующем семестре в колледже «Купер Юнион», так что эта тема вновь занимает меня. Последние несколько лет я также имел честь консультировать Валери Лестер (Valerie Lester), автора биографии Бодони, которая на днях вышла в издательстве David R. Godine. Это захватывающая книга, особенно её иллюстративная часть. Она покажет людям мир, в котором жил Бодони, так, как этого ещё не делали в англоязычной литературе.
Как вы работали с источниками? Ведь даже в одном кегле существует множество вариантов знаков.
Да, когда вы работаете над исторической реконструкцией шрифта, вы всегда задаётесь вопросом, что использовать в качестве источника. Пуансоны или, к примеру, матрицы? В случае с Garamond мы работали с матрицами. Сегодня можно спокойно отлить оригинальный Garamond, набрать им что-нибудь и использовать в качестве модели. От постановки задачи зависит и конечный результат, а по ходу работы приходится принимать множество решений. И идея создания разных начертаний для разных кеглей очень сложна. Был очень краткий период фотонабора, и дизайнеры, которые на нём выросли, уже привыкли иметь дело с «одним размером, который ко всему подходит». Именно эти люди вершили дела, когда центром типографики стал персональный компьютер, PostScript и так далее. Идея того, что пользователям нужны разные начертания и дизайн для разных размеров, для них звучала достаточно странно (смеётся).
Стенли Морисон в книге «Основные принципы типографики» писал: «Для того чтобы новому шрифту стать успешным, его новизна не должна бросаться в глаза. Шрифт, который задумывается как ходовой и успешный, не должен быть ни слишком особенным, ни слишком превосходным». К подобным шрифтам как раз относится Cycles Самнера Стоуна. Форма этого шрифта очень простая и естественная, без каких-то особенных черт. По своим пропорциям шрифт напоминает старостильную антикву, но его прорисовка более изысканная и с более контрастными штрихами, чем у канонических ренессансных антикв. Почерк Стоуна, который трудно с чем-либо спутать, виден и в этом шрифте, хотя он и не выдвинут на первый план. Этот непритязательный, естественный шрифт в прямом начертании и в курсиве подходит для книг и журналов.
При разработке шрифта Stone Print Стоун использовал метод Multiple Master от Adobe. Вместе с основной версией шрифта были также разработаны две более широкие версии и две более узкие (итого суммарно 5 версий, различающихся между собой по ширине буквы на 3%). Из них только средний был задействован в журнале. Уже тогда Стоун решил переработать самый широкий из этих шрифтов в книжный шрифт. Так что основой Cycles стал вариант Stone Print, шире оригинала на 6%.
У Сycles как в прямом начертании, так и в курсиве спокойные, открытые формы. Вогнутость удлинённых засечек так же, как и в Stone Print, минимальна. Оси овалов строчных букв c, d, e наклонены, что заставляет нас вспомнить о рукописной основе форм, как и во многих старостильных антиквах. В то же время наклон оси в буквах b, p, q менее выражен. В курсиве все символы немного ýже, чем в антикве. В соответствии с этим укорочены и засечки. Курсив буквы Q, как и в других начертаниях, имеет длинный хвост, расположенный немного сбоку от нижнего основания окружности. В прямом начертании шрифта есть капитель, которая немного выше высоты строчных букв. Прописные буквы, а вместе с ними и лигатуры ff, fi, fl, ffi, ffl можно найти в расширенном сете.
Все начертания снабжены прекрасно спроектированными минускульными цифрами. Единица во всех трёх вариантах получила для ясности небольшие волосные штрихи — их удлинённые засечки позволяют цифрам выглядеть более объёмно.
Max Caflisch. Schriftanalysen. Band I. Typothron St. Gallen 2003.
Перевод с немецкого Екатерины Статкус.
Расскажите, пожалуйста, немного о вашем преподавательском опыте. Оценивая студенческие проекты, на что вы обращаете внимание?
Во многом это зависит от этапа, на котором находится проект. Я не так много времени уделяю оттачиванию формы вместе со студентами, хотя это тоже важно. Мне куда интереснее рассмотреть такие параметры, как пропорции букв, их насыщенность и связь насыщенности с пропорциями, формой штрихов. Мы решаем определённые задачи на компьютере, но постоянно возвращаемся к карандашным эскизам, что-то уточняем и переделываем.
Приходится удерживать во внимании множество знаний из разных областей, когда преподаёшь шрифтовой дизайн. Нужно только решиться начать, и процесс раскручивается сам по себе — возникают сложные задачи, требующие нетривиальных решений.
На ваш взгляд, сколько должен длиться курс обучения шрифтовому дизайну?
Думаю, двухгодичный курс можно назвать идеальным. Это время, за которое можно поэтапно многому научиться, ближе сойтись со студентами. Обучение шрифтовому дизайну — крайне сложный процесс, и чтобы понять системно устройство букв и, говоря философски, ответить на вопросы, где мы и что мы, нужно очень много времени. Дизайн немыслим без постоянной практики и общения с куратором курса.
Лучше всего, когда в группе обучаются люди с опытом — графические дизайнеры, которые хотят детальнее понять устройство букв. Конечно, наивно полагать, что после завершения программы Condensed они переключатся только на дизайн шрифтов. К этому больше располагает наша программа Extended. Но у первой есть свои преимущества — она интенсивнее и занятия проходят каждый день, так что за очень короткий срок можно многому научиться.
Чему вы стараетесь научить студентов?
В рамках программы Condensed можно познакомить студентов с устройством букв, научить работать с программами (благо сегодня выбор софта впечатляет), и после окончания курса они могут продолжать работать или продолжать обучение. Мы ставим себе целью в равных пропорциях познакомить их с теорией, практикой и историей шрифта.
Какую современную школу шрифтового дизайна вы посоветовали бы?
Безусловно, обе программы в Cooper Union — Condensed, если вы живёте в Нью-Йорке или поблизости, и Extended, если вы приезжаете издалека и имеете возможность найти работу летом, к примеру, чтобы совмещать её с учёбой. Очень сильная программа Type and Media в Гааге, особенно это касается программирования и технической базы в целом, и команда Эрика ван Блокланда в этом смысле неподражаема. Многие выпускники KABK преподают здесь, в Нью-Йорке. Если вас интересует исследовательская, академическая работа, то я бы посоветовал обратить внимание на Университет Рединга. Несколько лет назад я был у них в гостях — читал лекцию и проводил мастер-класс — и был впечатлён рабочей атмосферой на курсе. Выпускники Рединга — не только прекрасные дизайнеры, но и серьёзные исследователи с большими перспективами, хотя в Англии, как мы знаем, не так-то просто стать частью академического мира. Вспомним Гарри Картера, Джеймса Мозли — их карьера развивалась параллельно этому миру. С тем же мы, кстати, сталкиваемся и здесь. К счастью, современные технологии позволяют быть независимым, изобретать новые формы и проектировать шрифты самостоятельно.
Технология растеризации, созданная в компании Карова URW, предусматривала целый ряд инструкций: к примеру, инструкция штриха содержала информацию о толщине штриха и его положении. Инструкции описывали поведение при масштабировании горизонтальных и вертикальных штрихов, дуг, внутрибуквенных просветов и т.д. У каждой компании впоследствии были свои технологии растеризации шрифтов (Apple, Adobe, Agfa, URW). Подробнее об этой технологии рассказывается в книге Петера Карова «Шрифтовые технологии» (М., «Мир», 2001. Под редакцией В. В. Ефимова). — Прим. ред.
ITC Bodoni 72 для меня шрифт особый. Это была моя дипломная работа в полиграфическом институте (сейчас МГУП) и первый мой шрифт, отрисованный на кальке и в компьютере на уровне полного комплекта кириллических знаков.
Но необычным проект стал и для западного шрифтового сообщества, когда был завершён 23 августа 1994 года. Особенностей было несколько. Первая заключалась в том, что в отличие от современных версий Бодони, основанных на геометричности формы, был спроектирован исторический шрифт, более или менее верно передающий рисунок знаков, созданных 200 лет назад самим мастером. Вторая особенность заключалась в наличии трёх кегельных групп. Также был выпущен набор орнаментов ITC Bodoni Ornaments.
Идея кириллического комплекта знаков заключалась в следующем. Мы попытались представить себе, что Бодони понял характер происхождения и развития русского наборного шрифта, а не просто интерпретировал по-своему (скорее всего) форму знаков, увиденных им в каталогах Академии наук. Учитывая эту идею, я провёл тщательный анализ шрифтов Бодони на примере Manuale Tipografico (1818) и русских шрифтовых каталогов XVIII века в Российской государственной библиотеке в отделе редких книг. Мне оставалось согласиться с догадками ряда авторов, прежде всего А. Г. Шицгала, о том, что основным источником мастера был каталог шрифтов типографии Академии наук 1748 года.
Неоценимым опытом было общение со шрифтовыми дизайнерами фирмы «ПараГраф», в основном с Владимиром Ефимовым, который фактически стал руководителем моей работы. Огромное влияние на меня и на работу оказали подробные комментарии Максима Жукова как по шрифту в целом, так и по каждому знаку в отдельности. В итоге родился кириллический шрифт, который получил диплом на «Золотой пчеле 1996», хотя окончательный комплект знаков, включающий капитель и курсив с росчерками, был закончен в 2000 году. К сожалению, изначально договор с ITC был заключён только на ITC Bodoni 72. И хотя я начинал делать эскизы кириллицы к ITC Bodoni 12 и ITC Bodoni 6, пока они остаются только проектом...